Там, где хочешь - Ирина Кудесова

— Марьон, у тебя здесь, наверно, метров десять…

— Восемь с половиной.

Одна стена косая, другая обходит каминную трубу: стукнешь — пустота аукается.

— Зато не мансарда, и окно большое. А еще хорошо, что мебель хозяйская.

Мебель: раскладной диванчик, стол, стул к нему. Подобие шкафа. Карликовый холодильник, плитка (на ней — одинокая кастрюлька). Еще антресоли имеются. Душ, туалет — на лестничной клетке, не дай бог ключ от них затерять в ответственный момент.

— Хотелось бы что-нибудь поприличнее, но гарант нужен, аванс. Я все деньги в учебу вбухала. Родители помогли бы, да я не буду просить.

— Почему?

— Марина, мне уже двадцать семь, стыдно! В России отмечают Рождество?

— Да, через две недели.

Марьон встает прямо в ботинках на кровать, запускает руку в чемодан, поглядывающий с антресолей.

— А у нас как назло сегодня. Лечь бы и заснуть — нет, надо к предкам ехать.

Из чемодана вытягивается за рукав блузка.

— Тьфу, мятая. — Марьон зевает три раза подряд. — Соседка у меня полоумная — на нее иногда находит, и она среди ночи врубает музыку, на стук в дверь не реагирует. Спать невозможно.

— У меня есть для тебя вариант.

Марина шла по пустому городу. Рождество. Первое ее Рождество в Париже: маленький кинотеатр с подсвеченными афишами, застегнутый железной гармошкой жалюзи; высоченная елка перед Нотр-Дам, с огоньками, на которые никто не любуется; порыв холодного ветра. Серо… будто собрали все краски в городе, сложили в гигантский чемодан и закинули на невидимые антресоли.

На днях в русском магазине купила рождественский подарок — матрешку. Откроешь упрямое деревянное тельце, сунешь нос — там запах стружки и свежей краски. Подарок предназначался «мокрому воробушку».

Он пригласил отмечать Рождество, и Марина обрадовалась: совсем они с Корто нигде не бывают. Потом сообразила: никуда Денис не пойдет. У него аллергия на религиозные праздники: «Двадцать первый век, а они всё лбом об пол бьют». На вопрос: «Много гостей будет?» Воробушек смущенно ответил: «Нет, не очень». И пропустил к кассе покупателя. Марина выбила чек за очередного Бушкова. Покупатель забрал книгу, не сказав спасибо.

— Не очень — это сколько?

Воробушек вздохнул.

— Это я… и может быть, вы.

Она перестала рисовать. Нет, она рисовала для школы. Но на себя сил не оставалось. Учила французский до одурения: когда закрываешь книгу и не помнишь, что внутри.

Но это все жило в ней. Ее радость, она спала, просто спала. Глаз едва цеплялся за то, отчего в пальцах зуд начинался раньше без карандаша… Два дедочка на террасе кафе за круглым столиком, береты набекрень. Окно с толстенным котом: брюхо лежит на раме, и кот кажется прямоугольным. Деревце, проросшее в трещине на стене дома. Каменный лев, которому на голову кто-то напялил полосатый колпак. Она замечала и проходила мимо. Будто бы спала.

Будто бы спала, пробегая — руки в карманы куртки — по выстуженным улочкам. Но этот город по-прежнему внушал ей удивление. Не то чтобы она любила его — больше: ей было хорошо с ним, было радостно. Любовь может уйти, радость — она в тебе, с тобой. Город казался огромным пазлом, и в нем жила маленькая ячейка: Марина. Чужеродная ячейка… которую город принял, удочерил. Денис от комментария не удержался: «Он тебя примет, когда налоги начнешь платить, а так ты ему даром не сдалась». Ну хорошо. Может, это она его приняла. И это он встал в ячейку ее воображаемого пазла. Какая разница.

Какая разница, и пускай она сейчас не рисует. Это просто усталость.

Подходила к Воробушкову дому, когда зазвонил мобильный.

— Анька?!

— У меня семнадцать минут на карточке…

За двухмесячную вечность, что не созванивались, подруга успела съехаться со своим рокером — он оказался покладистым, хозяйственным и ужасно сексуальным.

— Маринка, Коля в постели — это что-то! Тут в запале шарахнул по стене кулаком, и рухнула полка с книгами! Нет, не на голову. Что у тебя?

Рассказала, торопясь, — про школу, про город. И конечно, про Корто.

Если маме — только хорошее, то Аньке можно говорить все.

— Чуть было не ушла от него. Но…

В ночь, когда с листа белого начали, Корто поведал ей — про американок, что не были по-настоящему близкими, про свои страхи: не защитишься от женщины холодком — потом слишком хлопотно ранки зализывать.

— Я подумала: показать ему, что бывает по-другому…

— Маринка, ты влипла. — Анька начала заводиться. — Да! Связалась с незрелым мужиком, такие, хоть сто лет на ветке провисят, не созреют — ни до семьи, ни до того, чтобы ответственность на себя взять. Хоть за что-то! — Анька не давала и слово вставить. — А ты, значит, решила ему доказать, что не все бабы — суки? И сколько лет ты на это угробишь?

Повисла тишина, утекли семнадцать минут.

Воробушка звали Альберто. Был он наполовину испанец, наполовину итальянец, но всю сознательную жизнь прожил во Франции. По-испански говорил с легким акцентом, а по-итальянски только и мог, что воскликнуть: “Mamma mia!” — так, ради смеха.

Его «мамма» была испанкой, но не стройной танцовщицей с красной розой в волосах цвета воронова крыла, а обычной поварихой, замученной кредитом на квартиру. Флорентине перевалило за тридцать, когда она встретила итальянца, что лишил ее наконец девственности, шепча всякие слова и не предохраняясь. После выяснилось, что красавчик женат, с двумя детьми, банальная история. Но вот что не банально: Флорентина вырастила сына в любви к отцу, чей след простыл, когда Альберто был на стадии эмбриона. Ей казалось, что это будет так прекрасно: блудный отец вернется однажды, все осознав, а тут его ждут верная подруга и сын, готовый за папу хоть в воду, хоть в огонь, хоть в трубу медную. Исходя из только ей ведомых соображений, Флорентина перебралась из Сарагосы в Париж. Маленький Альберто всем рассказывал: мама много работает, потому что у нее кредит, она купила квартиру на бульваре Ришар-Ленуар.

— Вернулся папа?

Сидели на кухне, пили чай с молоком, заедали «мадленками». К празднику Воробушек не подготовился: разносолами не пахло, да и ответный подарок он вручил Марине после того, как исчез в комнате минут на пять. Появился со шкатулкой из соломки, немножко пыльной. На дне было проштамповано: «Сделано в Белоруссии».

— Нет, я сам к нему в Италию поехал.

Говорили на смеси английского с французским; иногда Воробушек щеголял русскими словами.

— У меня оказалось пятеро братьев. Пиат! — Перешел Воробушек на русский, демонстрируя ладонь с растопыренными пальцами.