Лев Толстой - Анри Труайя

Пережив это страшное унижение, юноша решил вновь сдать экзамены в сентябре. Каникулы были забыты из-за необходимости заниматься. Никакого путешествия в Ясную Поляну. Вместо того чтобы наслаждаться любимыми Пушкиным, Диккенсом, Шиллером, Дюма, опять скучные учебники. Он был принят и смог облачиться в студенческий мундир, о котором страстно мечтал многие месяцы. Темно-синий суконный сюртук с медными пуговицами, треуголка с кокардой, лаковые сапоги, шпага – когда он впервые вышел на улицу в этом наряде, ощутил себя не просто Левой, но графом Львом Толстым. «Я чувствовал, как против моей воли на лице моем расцветала сладкая, счастливая, несколько глупо-самодовольная улыбка, и замечал, что улыбка эта даже сообщалась всем, кто со мной говорил».[40]

Первый контакт с университетскими товарищами вызвал у него чувство некоторой его обособленности. Десятки веселых студентов толкались, не обращая на него внимания, обменивались крепкими рукопожатиями, нескромными предложениями и неясными шутками. Сначала ему показалось, что он не сможет примкнуть ни к одной из групп, образованных сокурсниками. Одни казались ему бедными, вульгарными, совсем не comme il faut, другие, из аристократического клана, демонстрировали поразительную глупость и претензии, что касается преподавателей, они рассказывали о том, во что сами не слишком верили. Половодье пустых слов, Ниагара банальностей!.. Тем не менее понемногу он до такой степени привык к новой жизни, что уже не мог без нее обойтись. Полюбил атмосферу лекционных залов, где звучал голос преподавателя, шум в коридорах, водку, выпитую тайком в близлежащем трактире, товарищей, которые, сменяя друг друга, отвлекали его от занятий. Он мог бы наверстывать упущенное дома, работая после занятий. Но здесь вмешивались искушения светской жизни. Внук бывшего губернатора города, племянник Юшкова, у которого столько друзей, носитель известного имени, Лев Толстой, несмотря на юный возраст, был желанным гостем для многих. В Казани зимой и летом праздники сменяли друг друга. Предводитель дворянства, губернатор края, попечитель Казанского университета, начальница Родионовских женских курсов, дворянство, мещане, чиновники поочередно устраивали балы, ужины, маскарады, живые картины… Эти собрания золотой молодежи нравились Льву, который был не в силах пропустить хотя бы одно, несмотря на то что, едва оказывался в свете, болезненная застенчивость парализовывала его. Оглохнув от грохота музыки, ослепленный ярким светом и взглядами девушек, взволнованный запахом духов, он терял самообладание, не решался говорить, мечтал исчезнуть, и пока его товарищи по университету ухаживали за дамами, забившись в угол, насупив брови, заложив руки за спину, молча наблюдал эту недоступную ему красоту. Если же, против обыкновения, решался пригласить кого-то на танец, бывал так возбужден, что сбивался, краснел, извинялся и быстро отводил девушку на место. «Мой дорогой Лева, Вы просто тюфяк!» – говорила ему по-французски начальница женских курсов Загоскина, недовольная его манерами. Барышни считали его скучным кавалером.

Несмотря на боязнь показаться смешным, он согласился принять участие в феврале 1845 года в двух любительских спектаклях. «Кому из наших актеров отдать предпочтение? – писал местный репортер. – Мы просто в замешательстве, так как каждый из них сыграл свою роль столь превосходно, что зрители зачастую забывали, что перед ними искусство сценическое, а не сама жизнь». Среди актеров был молодой человек Дмитрий Дьяков (Митя), которым Лев сразу увлекся. Впрочем, как и его сестрой Александрой. Но она казалась столь прекрасной, что, глядя на нее, он бывал подавлен собственной непривлекательностью. Митя смущал его меньше. У него был мягкий овал лица, небольшой рот, светлые волнистые волосы. Во время долгих разговоров один на один друзья пришли к выводу, что цель жизни человека – стремление к нравственному совершенству и каждый в состоянии сделать для этого что-нибудь, например, избавиться от порока. «Души наши так хорошо были настроены на один лад, что малейшее прикосновение к какой-нибудь струне одного находило отголосок в другом».[41] Иногда они спускались с небес на землю и говорили о своем будущем, о военной службе, об искусстве, о женитьбе, воспитании детей. И тот, и другой считали абсурдным искать в женщине прежде всего красоту и полагали, что человек, достойный этого звания, должен был жениться на той, которая способна помочь ему стать лучше. Что касается вопросов метафизических, они действовали на них подобно опию. «Я любил ту минуту, когда мысли быстрее и быстрее следуют одна за другой и, становясь все более отвлеченными, доходят, наконец, до такой степени туманности, что не видишь возможности выразить их и, полагая сказать то, что думаешь, говоришь совсем другое. Я любил эту минуту, когда, возносясь все выше и выше в области мысли, вдруг постигаешь всю необъятность ее и сознаешь невозможность идти далее».[42]

Бесспорно, Митя Дьяков, хотя и старше его на пять лет, импонировал ему, и от этого несравненного, незаменимого друга он не хотел утаивать ничего о себе самом. «Да, я всегда говорю именно те вещи, в которых мне стыдно признаться, но только тем, в ком я уверен».[43]

Из других товарищей братья Зыбины заставили его разделить их страстное увлечение музыкой. Со своим обычным упорством Лев разучивал многочисленные упражнения, пытался придать гибкость пальцам, разминая их на столе, коленях, постели, подушке, и, в конце концов, написал вальс.[44] Но, предаваясь артистическим занятиям, не забывал принимать участие в дружеских попойках в комнатах, пропахших дымом, потом и напомаженными волосами. Чокался, смеялся, пел, усталость и отвращение одолевали, но он уговаривал себя, что и другим нисколько не весело, что кодекс чести велит делать вид, что им безумно хорошо. Возвращался домой с тяжелым сердцем и липкими губами. В это время он лорнировал женщин и говорил о них с развязностью, плохо скрывавшей незнание их. Внезапно юноша воспылал страстью к камеристке Юшковых, полной, белокожей, круглолицей, соблазнительной двадцатипятилетней Матрене. Но заметил, что за ней ухаживает один из лакеев, потом с удивлением обнаружил, что его собственный брат Сергей приставал к ней на лестнице. Она отталкивала молодого барина, смеясь и шепча: «Ну, куда руки суете? Бесстыдник!»[45] Пораженный смелостью Сергея, Лев решил расположить Матрену к себе. Сотни раз прятался в коридоре, прислушиваясь к шуму в комнате прислуги и вынашивая планы завоевания, но так и не решился толкнуть дверь: «Что бы я сказал с своим широким носом и торчавшими вихрами, когда бы она спросила у меня, чего мне нужно?»[46]