Обскура - Режи Дескотт

— Это было более чем двадцать лет назад, — проговорил старик, глядя перед собой невидящими глазами: они словно созерцали ту ушедшую эпоху. — Эта обнаженная женщина, совершенно бесстыдного вида, сидящая на траве между полностью одетыми мужчинами, шокировала публику. Был чертовский скандал. Но он не идет ни в какое сравнение с тем, что разразился вокруг «Олимпии» два года спустя.

Сибилла уже орудовала в кухне. Звон посуды пришел на смену звукам пианино.

— Именно благодаря скандалам Мане вошел в историю живописи, — прибавил Габриэль. — Из-за них его запомнили надолго, и помнят до сих пор. Но у него было и еще кое-что… — Он умолк, и Жерар, который был сыт по горло рассуждениями папаши Корбеля о живописи еще в студенческие годы, саркастически усмехнулся. После недолгой паузы старик продолжил: — Революция, которую он совершил, заключается в первую очередь в его манере писать, искренней и свободной, отдающей дань высоким традициям: в его полотнах ощущается влияние Веласкеса. А также в его величайшей дерзости, в этих четких контурах, в живости красок…

Жан тоже улыбнулся. Он знал эти лекции наизусть. О Мане отец обычно говорил, что это превосходный образец «художника, который будоражит», поскольку это единственный аристократ среди демократов в нашем обществе, нивелированном и обесцвеченном прогрессом, индустриальном и меркантильном, движущемся вперед слишком быстро.

И вот теперь какой-то душевнобольной решил воздать художнику сомнительную честь, похитив с кладбища труп несчастной женщины, чтобы воссоздать в реальности «Завтрак на траве».

И надо же было случиться так, чтобы Жан прочитал это письмо спустя всего несколько часов после того, как познакомился с женщиной, принимавшей участие в подобной «живой картине» — тоже копирующей картину Мане, его второе наиболее скандальное полотно!

— Ну что ж, после таких мрачных новостей я, пожалуй, пойду спать, — сказал Габриэль, поднимаясь.

Жерар тоже встал — что далось ему с некоторым усилием из-за количества выпитого вина. Лицо его раскраснелось, жесты были не вполне уверенными.

— Этот Террас малость омрачил нам вечер, — пожаловался он. — Я предпочел бы слушать дальше игру Сибиллы.

Услышав свое имя, молодая женщина вышла из небольшого смежного с гостиной закутка, служившего кухней.

Гигант так крепко обнял ее на прощание, что Жан побоялся, как бы она не задохнулась. Затем пожал руку друга своей огромной ручищей молотобойца, слегка пошатываясь, вышел на лестничную площадку и чуть не оступился, спускаясь по лестнице.

В открытое окно молодой медик наблюдал, как его друг медленно удаляется по набережной. Да, интересная получилась встреча… но эти взгляды, неотрывно устремленные на Сибиллу… Жерар поселился там же, где получил работу, — в клинике доктора Бланша, на правом берегу Сены, вниз по течению, поэтому ему нужно было просто идти вдоль реки, чтобы меньше чем через час оказаться дома. Это не так сложно, да и потом, на свежем воздухе он немного протрезвеет. Его гигантская фигура постепенно уменьшалась в размерах. Ступал он твердо, лишь иногда чуть покачиваясь, но это можно было объяснить долгим временем, проведенным на корабле, — он словно бы еще не вполне привык ступать по суше. Когда Жерар почти скрылся из виду, Жан закрыл окно и вернулся в гостиную.

Оказавшись в одиночестве — Сибилла снова ушла в кухню — и отложив до поры до времени все вопросы, на которые он хотел получить ответ, Жан продолжил разбирать каракули Марселя Терраса.

Забавно, что после всех своих мечтаний сделать карьеру в Париже я в конце концов вернулся домой. Слишком уж дорого оказалось жить в столице! Помнишь мою конуру на улице Отфей? Господи, какой холод там был — воистину собачий! Окно было проделано прямо в крыше и почти не защищало от ледяного ветра. Приходилось убеждать себя, что это даже к лучшему: свежий воздух… А по соседству жили веселые девицы, водившие к себе клиентов, подцепленных на улице. Их сутенеры постоянно устраивали скандалы и драки, отрывая меня от занятий или будя среди ночи. И за все это еще и тридцать франков в месяц! Помню, мне приходилось таскать у хозяина свечи и задувать их всякий раз, как он стучал в дверь, — так дорого он мне их продавал! А помнишь моего соседа, который изучал право? Умер от брюшного тифа.

Со всеми этими расходами мне едва хватало денег на еду. К счастью, твой отец был рядом! Сколько раз он выручал меня и остальных, когда у нас животы уже прирастали к спине от голода! Тебе этого не понять, Корбель, ты ведь никогда особо не бедствовал.

Погруженный в воспоминания, которые казались ему давно угасшими, Жан смотрел на последние дрожащие язычки пламени в камине. Воспоминаний накопилось много — пять долгих лет учебы, из расчета три с небольшим тысячи франков в год; жизнь, полная лишений и одновременно самоуверенных надежд победить болезнь… Ведь не оттого ли он избрал своим занятием медицину, что его мать умерла от чахотки, когда ему было всего восемь лет? И что в результате? Шестьдесят процентов парижских врачей едва сводили концы с концами, многие находились за чертой бедности, то есть зарабатывали меньше трех тысяч франков в год. Даже ставки для служащих в крупных государственных учреждениях были ничтожными. Врач, работающий в Сенате, получал меньше, чем консьерж. Санитарный врач на скотобойне получал всего три тысячи в год, причем был так загружен работой, что у него совершенно не оставалось времени на частную практику. Большинство врачей получали меньше, чем рабочие — по крайней мере, если говорить о склейщиках картона, плотниках, мраморщиках, малярах или ломовых извозчиках.

Упавшая на Жана тень и немедленно последовавший за этим поцелуй в губы оторвали его от горьких размышлений — Сибилла закончила уборку на кухне.

— Ты не собираешься ложиться?

Жан взглянул на нее, внезапно осознав, что означает это приглашение. Четыре года совместной жизни не угасили его влечения к Сибилле, а тайное вожделение Жерара сейчас лишь обострило его.

— Еще пару минут, хорошо? — сказал он, обнимая ее за талию.

Сибилла отрицательно покачала головой:

— Только не говори, что предпочитаешь читать про всякие ужасы!

— Марсель пишет любопытные вещи, — заметил Жан. — Например, что получает плату натурой. — Он снова склонился над письмом. — Вот… каплун, козий сыр, помидоры, яйца, хлеб, чеснок… особенно в базарные дни, — с трудом разбирал он. — И еще говорит, что ему приходится выдерживать конкуренцию с местными целителями и костоправами. И добавляет: «Ну разве это не ужасно — потратить столько лет на учебу, чтобы потом тебя ставили на одну доску с шарлатанами!»

— И ты хочешь сказать, что тебе интереснее читать про это, чем лечь со мной? — заигрывающим голосом произнесла Сибилла.

И после этого направилась к двери спальни и скрылась за ней, оставив ее приоткрытой. Жану оставалось дочитать совсем немного. Он пробежал глазами последние строчки. Марсель упомянул о принципах социальной справедливости, которыми, как он надеялся, продолжает руководствоваться Жан, и завершал письмо одной из тех напыщенных фраз, которые он был любитель произносить: «И во что же обратились все наши надежды?!»