Мефодий Буслаев. Самый лучший враг - Дмитрий Емец

— Хватит, — поморщился Арей. — Перестань поддакивать!.. Лигулу ты ведь тоже поддакиваешь? Знаешь, есть такие собачки, которые бегут за всяким, кто бы их ни позвал…

Эрлун вспыхнул, но вспыхнул так-то неровно, пятнами, вроде бы покрылся диатезом.

— Я просто говорю о собачках! — невинно продолжал Арей. — Я, знаешь ли, люблю наблюдать. Обычно они обитают возле трактиров, эти собачки. Великие знатоки душ! Всегда знают, когда заглянуть в глаза, а когда отвернуться и разыграть эдакую благородную грусть. Бывает, в трактир приедет богатый купец. Выпьет, расположится к собачке, накормит ее вырезкой. Не костью, заметь! А наутро, если голова с перепою болеть не будет, свистнет ее с собой! Казалось бы, вот счастье! Живи себе с купцом!. Но нет, и дня не пройдет, как эту собачку свистнет какой-нибудь нищий, показав ей высохшую птичью лапку. И что же? Она бежит за ним получать свои пинки!

— Не такая уж она плохая, эта собачка, если бросила купца ради нищего! — дрожащим голосом произнес Эрлун.

— Это да. Но я не искал бы туг благородства, потому что и нищего она скоро бросит. Просто бедной псине недоступно стратегическое планирование, — подытожил Арей, растягиваясь на лежанке и взглядом показывая Эрлуну на солому.

Эрлун осторожно прилег. В соломе шуршали мыши.

— Я все думаю о нашем изгнании из Эдема, — сказал Арей. — Почему нас выкинули, как котят? Летали мы на крылышках, дудели в свиристелки, а потом — раз… Извольте выйти вон! Все произошло мгновенно… Наше недовольство тлело, тлело и… однажды вспыхнуло. Мы пошли за Кводноном. Не потому пошли, что так уж увлеклись им, а потому… потому что пошли. Он был нам ближе. Мы многое считали несправедливым. Верь, верь, верь — это нам твердили каждый миг! Верь, будь проще, не завидуй! А как поверить, что это жалкое создание — человек, с искрой вечности в груди, это вам не обезьяна! Все упирается в эту веру, будь она неладна!

Арей перевернулся на другой бок. Подсунул под щеку какую-то жуткую, мятую, с тремя рядами зубов морду, служившую ему подушкой.

— Напрасно, конечно, я тебе все это говорю. Ты же потом разболтаешь. Но знаешь тут в лесу так одиноко, что иногда начинаешь говорить с деревьями. А ты все же мой бывший друг… Что там показали той собачке? Высохшую лапку?

— Не надо, — умоляюще попросил Эрлун.

Мечник ухмыльнулся:

— Ну хорошо: нас изгнали. Но давай разберемся в причинах. Кто-то из наших говорит — из-за человека. Другие утверждают: власть. Ты уже вырос, имеешь какие-то свои мнения, а тебе говорят, а ну-ка не рассуждай!.. Делай так-то и так-то!

Эрлун слушал жадно. Даже сел на соломе, хотя до этого лежал. Глаза у него мерцали, как две искры. Когда-то в Эдеме считалось что у Эрлуна самые красивые глаза. Что они светятся, как две дальние звезды перед рассветом: то вспыхивают, то вдруг гаснут и опять вспыхивают.

— А я думаю, нет, — продолжал Арей. — Первенство — это так, вторично. Мы его отблеск и как раз этого-то и не можем ему простить. Мы творение. Мы горшки, сделанные Его рукой. И нам ужасно досадно, что горшок должен быть послушен. А он должен… потому что он горшок!

— При чем тут горшок? Просто ревность старшего ребенка при появлении младшего. Кто-то из старших детей справился с ней, а мы откололись! — ляпнул Эрлун и вздрогнул, втянув голову в плечи.

Вдруг Лигул услышит? Лигул, конечно, не Кводнон, но не все, что позволено Арею, позволено Эрлуну. Арей — мечник, солдат. Солдатам же многое прощается. Не все ли равно, что думает тот, кто сложит голову в бою, — лишь бы сложил ее на правильной стороне. Вот и сейчас Арей позволяет себе свободомыслие, а завтра преспокойно пойдет на Запретные земли. А вернется ли?..

Но Арей уже храпел, точно прекрасную девушку, обнимая рукой свой меч.

Арей остановился. В десяти шагах от него лес пересекала цепочка красных грибов. Грибы росли через равные интервалы. И все. Никакой следовой полосы, никаких титанов с узловатыми дубинками.

— Граница, — сказал мечник. — Дальше Запретные земли.

— А на вид обычный лес, — отозвался Эрлун.

— Ну так пошли со мной! — предложил Арей.

Эрлун оглянулся на проводника. Тот пятился, не сводя полного ужаса взгляда с грибных шляпок. Последние версты проводник тащился как на казнь, держась строго за Ареем и ступая только в те места, куда до него ступал барон мрака. Коней они по настоянию мечника оставили у башни и весь дневной переход прошли пешком.

— Э-э… Я бы с удовольствием, но мне нужно в Тартар, — сказал Эрлун. — Лигул ждет.

— А ты купидона пошли! Телепортироваться нельзя, а это можно! — невинно посоветовал Арей.

— Купидона к Лигулу? — ошалело спросил Эрлун.

— К Лигулу. Записку спрячь в букет черных роз, обвитых красной лентой. Для конспирации, а? — Арей произнес это хладнокровно, но, увидев лицо Эрлуна, не выдержал и расхохотался.

Эрлун тоже рассмеялся, но сразу примолк и тревожно оглянулся, проверяя, не слышит ли их проводник.

За подобное неуважение к начальству Арей вечно и оказывался в изгнании.

Они попрощались. Барон мрака подтянул нагрудный ремень и, бросив перед собой горсть хвои, осторожно перешагнул через цепочку красных грибов. Эрлун и проводник молча смотрели, как он удаляется.

Потом, подчиняясь неведомо чему, проводник задрал к небу подбородок и кратко, но с глубоким чувством завыл. И вой этот был сложной смесью уважения, облегчения, боли и тоски.

Арей шел по лесу. Именно шел, а не крался. Шагал спокойно, широко, но одновременно и зорко. Никакой тропинки не угадывалось. Частые ямы, овраги. Казалось, здешнюю землю когда-то взбороздило неведомое нечто. Выбросило наружу камни, процарапало ручьи, пробило болота.

Арей всматривался в блики света на сосновой коре.

В белые, выжженные там, где на них часто падало солнце, листья молодых дубков. В сдвоенную березу, почти потерявшую цвет, какую-то седую, с подтеками. В вывороченные, покрытые лишайником камни, приподнятые корнями. В подтеки смолы на еловых стволах. В длинные, точно водорослевые бороды на влажных деревьях. Ветер трепал их, и ствол, покрытый сеточкой мелких трещин, сучков, складок, казался бородатым лицом лешака. Хотя лешаки здесь тоже водились. Дважды Арей встречал их следы, напоминавшие следы корней на месте, где выкорчевали пень.

Огибая болотце, мечник по пологому склону скатился в сырую низинку, напоминавшую огромный котлован. В низинке в страшной тесноте жались ели. Вечно затеняли и убивали друг друга в давке, как две рыцарские рати, столкнувшиеся на узеньком мосту. Арей присел отдохнуть. У его сапога росла молоденькая ель. Зачем-то барон мрака стал разглядывать ее. Нижние ветви зеленели только краями. Весь затененный центр был уже захвачен лишайником и паучьей паутиной с дрожащими в ней каплями дождя. Вся сохранившаяся, уже едва теплящаяся жизнь дерева сместилась к рвущейся к солнцу верхушке. Все зависело теперь оттого, сумеет ли молоденькая ель пробиться к солнцу прежде, чем тень, мрак и лишайник доберутся до ее последних живых почек, как они добрались уже до всего остального.