Под крылом доктора Фрейда - Ирина Степановская

— Это катетер, — пояснила Альфия. — Вам сюда вводили лекарства. Когда катетер вынут, ранка заживет. У вас вены на руках очень плохие.

«Нет, это гвозди», — вдруг подумала Таня.

Удивительно, но понятие гвоздя далось ей легко. Она будто увидела серую круглую сталь, шляпку и пятигранное острие. Таня поднесла к лицу руку — может, и в ладонь воткнули гвозди? Ладонь была бледная, немного липкая, но никакой раны на ней Татьяна не обнаружила.

— А знаете ли вы, в каком городе сейчас находитесь? — продолжала расспрашивать Альфия. Она уже и не надеялась на ответ, как вдруг медленно, как стон, через губы больной просочился звук:

— В царстве Иродовом…

Альфия удивилась.

— Вы имеете в виду древнего царя? Или что-то другое?

Таня больше ничего не сказала, но вязкая каша в ее голове вдруг начала формироваться в два потока мыслей. Один поток возникал, как раньше, сам собой, легко, без усилий, и Таня вспомнила, что это называется «думать».

«Откуда этот Ирод взялся?» — удивилась она.

Зато другой поток образовывался откуда-то извне, помимо ее сознания. Как будто просто слышала, как кто-то ей говорит. И этот второй поток был сильнее первого, мешал первому и перекрывал его. И «Ирод» как раз и взялся из нового, чужого потока. А скоро появилось еще одно слово. Красивое, оно вертелось на губах, просилось наружу. «Мессианство», «мессия» — вот что это было. Вдруг откуда-то сбоку, как чертик, выпрыгнула мысль. «Запутать хотят», — подумала Таня про кого-то, кто не имел лица и имени, но представлялся враждебным.

И тут же еще одно, чистое, белоснежное имя всплыло перед ней и засияло, заслонив собой все другие имена и ее собственное. «ХРИСТОС…» В голове зазвучала прекрасная музыка, запели хоры, наполнилось сиянием небо, невидимое из комнаты, — и сразу перестал казаться страшным давно не беленный потолок палаты и черные листья за окном. И эта женщина ужасающей красоты, похожая в размытых лучах солнца на зеленую стрекозу, уже не казалась Тане больше совершенно непобедимой.

В отделении была еще одна отдельная палата, куда Альфия всегда заходила в последнюю очередь и, как правило, не с пустыми руками. Сквозь полиэтилен фирменных пакетов просвечивали то яблоки, то яркие апельсины. Иногда из них аппетитно пахло ветчиной, а чаще — соленой рыбой. Сегодня Альфия открыла дверь палаты, держа в руках небольшую пластиковую коробочку с поздней клубникой.

Маленькая старушка, стриженная под мальчика, полулежала на кровати спиной к двери и смотрела телевизор. По блестящему экрану метались мужчины-доктора в коротких халатах, больше похожих на куртки, а полуголые красотки соблазняли их прямо в операционных.

Больная не слышала, как открылась дверь. Альфия, стараясь не испугать, подошла и осторожно прикоснулась к ее плечу.

— Здравствуй, мама! Как у тебя сегодня дела?

Старушка вздрогнула, но, увидев Альфию, выключила звук и недовольно сказала:

— Как дела, как дела… Какие у меня могут быть дела? Без изменения. — С любопытством взглянула на коробочку с клубникой в руках дочери и скривилась: — Что за ерунду ты мне принесла? Ты же знаешь, что у меня от клубники понос. Я просила не фруктов, а колбаски.

На лице Альфии не дрогнула ни единая мышца.

— Мама, колбасу я приносила вчера. Семьсот граммов. Ты же не могла съесть за день такое количество?

— Что ты врешь! Никакой колбасы ты мне вчера не приносила! — Тусклые маленькие глазки сердито уставились на Альфию.

Альфия подошла к холодильнику и открыла дверцу.

— Вот же она.

— Ты мне не говорила!

— Я говорила, мама. Ты забыла.

Старушка шустро скользнула с кровати и проковыляла к холодильнику. Ссутулившаяся от старости, некрасивая, неопрятная, она была похожа на маленького серого паучка. С любопытством развернула пакет, внимательно оглядела колбасу, понюхала.

— Селедкой воняет! Фу! Ешь сама эту гадость!

Альфия попыталась взять у нее из рук сверток.

— Если не хочешь, давай сюда. Я отдам в отделение, больные съедят за милую душу.

Старушка быстро протянула вперед цепкую лапку.

— Еще чего не хватало! Я сама ее съем!

— Ну ешь. Только с хлебом. Хлеб у тебя есть?

— Не надо мне хлеба!

Старушка быстро отрезала кусок колбасы и засунула его в рот. Альфия подошла к окну, где стояли маленький столик и тумбочка, достала из ящика нож, из хлебницы — батон и аккуратно отрезала несколько кусков. Включила электрический чайник.

— Давай я все-таки сделаю тебе бутерброд. Без хлеба живот заболит.

— А помидор ты мне не принесла? Я же тебя просила.

Альфия присела на материну кровать, скинула туфли и пошевелила пальцами.

— Помидоры пока нельзя. Ты сама жаловалась вчера на боли в боку.

— Ну, тогда и колбасу не хочу! Пахнет селедкой.

«Может, действительно в холодильнике рядом с рыбой лежала?» — Альфия босиком подошла к холодильнику и стала перебирать продукты.

— Чего ты там роешься?

— Селедку ищу.

— Нечего рыться. Нет там никакой селедки. Скажи лучше, как у вас дела? Как бабушка?

Альфия вздохнула, захлопнула холодильник, надела туфли и стала мыть клубнику.

— Чего не отвечаешь? Как бабушка?

Альфия повернулась, посмотрела на старушку в упор.

— Мама, ты меня дразнишь? Ведь ты же прекрасно знаешь, что бабушка умерла семнадцать лет назад.

— Да? А я забыла.

— Неправда. Ты спрашиваешь нарочно, чтобы потом спросить об отце. Чтобы это не выглядело, как ты выражаешься, неприлично.

— Хватит меня учить. Как у отца дела?

— Думаю, что нормально. Хотя ты тоже прекрасно знаешь, что его я не видела вообще никогда.

— Надо бы съездить проведать! Нехорошо дочери даже не знать, как живет ее отец!

Щеки Альфии покрылись красными пятнами.

— А отцу, значит, хорошо тридцать семь лет не знать, как живет его дочь?

— Господи, в кого ты такая злая! — Старушка опять уселась на кровать и включила телевизор. — Об отце слышать не хочешь, мать тоже бросила!

Альфия даже онемела от неожиданности. Уставилась на мать.

— Как это я тебя бросила?

— А так! Не приходишь по месяцу, и не допросишься у тебя ничего!

Альфия сощурила глаза, как от боли.

— Чего именно не допросишься?

— Будто сама не знаешь! Помидоры и те поленилась принести, все тебе некогда! Хороша дочка, нечего сказать!