Места не столь населенные - Моше Шанин

• тубус с географическими картами;

• чертеж пирамиды высотой 29 метров из стальных балок, формат А1.

Опись проводил участковый Гена Кашин при понятом Коле Розочке.

Умысел Розочка имел простой и беспощадный.

– Часов не придумано волшебных, Гена, – говорит Коля. – Вот тебе незадача. Бабка моя и бает: Косоротик за гроб две тысячи просит, а ты что? В голове-то у тебя – кых, а руки-ноги фунциклируют. Сделай бабке подарок и последнее облегчение, справь нам по ящичку.

– Хорошее дело, – отвечает Гена, не отрываясь от бумаг.

– А потом думаю: жизнь моя – она как скатерть, плоская вся и в пятнах. Профукал я царствие небесное и прием по высшей категории. Так я сказал ей: минута моя прозвенит – в Устью меня скинь, рыбам на потеху… А гробишко продам свой, вдову только дождаться.

Тянется день, заполняются строки, и бросил уже Розочка затею вырвать из окоченевших пальцев Сраля грязную лопату.

– Скука, – констатирует Розочка и смотрит в оконце. – Тоска. Эко дело – солнце село, завтра новое взойдет… Гена, дай полтинник, чтоб взошло.

Они выходят из дома вместе, купюра жжет Розочке карман и уносит за недалекий горизонт. Гена закуривает и не спешит пломбировать дверь. Он думает о лопате, о кирпичах книг, о тысяче небылиц и о том, как они все ошибались.

Картина не складывается: в витраже не хватает последнего стеклышка и зубчик не встает в заготовленный паз.

Обходя дом, Гена выходит на тропинку. Видная – едва, ровно настолько, чтоб заметить, – она уходит в ближний лесок. На первом же тополе белеет нитка, после витка уходящая вверх; он бездумно тянет за нее – и к ногам падает пластиковая бутылка с бумажкой внутри.

На бумажке написано: «Молодец, Генка! Не зря хлеб ешь», а сбоку нарисован прямоугольник, разделенный вертикальной перекладинкой надвое; по центру в каждой половинке – по точке.

«Окно, – догадывается Гена. – Ну Сраль, ну старик, ведь все предугадал». В доме Гена обходит все окна и ничего не находит. Остается только одно окно, давно заколоченное, зашитое с двух сторон. Нижняя доска легко поддается, из нехитрого тайника Гена достает перевязанный тесемкой лист – это фотография иконы «Святой Пропокий Устьянский», на обратной стороне написано:

– Покойничек-то у нас с хитрой родословной, – улыбается Гена.

Дед Сраля был первый парторг в деревне, и именно он руководил сносом храма в 1924 году.

Становится ясно: ничего здесь нет случайного, и ничего Сраль не делал просто так, и не зря он не расстался с лопатой.

– Яму – завтра же проверить, – дает себе зарок Гена.

Проходит два часа, а он никак не может уйти. Темнота заволакивает углы, и осмелевшая мышь шебуршит за печью. Всё не может быть так просто. Почему нитка была белая? Почему тополь? Почему пластиковая бутылка, а не стеклянная? Гена мнет бумажку, пересматривает и понимает: таких окон в доме Сраля нет, все рамы у него нераспашные, ручек-точек на них нет.

Гена подскакивает к двухстворчатому шкафу и распахивает его, ожидая увидеть что угодно. Он видит стопки постельного белья – и больше нечего. Перебирает, прощупывает, комкает, простукивает стенки, ищет второе дно, шарит сверху. Наконец, он переворачивает шкаф.

Крупными и тонкими буквами на дне шкафа выведено: «Не хочу разочаровывать».

И улыбающаяся рожица.

Такие глаза бывают по одной из причин: от природы, по старости или из-за слез.

И вовсе они не синие, и не голубые, и не васильковые, и не водянистые; и вполне может статься – не придумано еще названия для этого неяркого, беспомощного цвета. Прозрачный он, ровный и холодный, и есть в нем что-то от незатейливого северного неба, и от снега – ночного снега, подсвеченного луной.

И всё ж – Синеглазка. По всеобщему мнению, Надя – девушка смешливая.

Работает Надя Синеглазка через день почтальоном – до обеда, а после – библиотекарем в клубе.

О почте надо сказать особо. Если кто задумает захватить Плосское, ему всего-то и придется, что взять этот смешной домик в два окна; домик с трубой – каким обыкновенно его рисуют дети: весь квадратный, плоский и простой.

Почта – пульсирующий сосудик Города.

Сюда привозят пенсии, сюда – какую-никакую – прессу. Руководит почтой или, как пишут на конвертах, п/о «Плосское», Анна Притчина по прозвищу Тяпта. Она сидит за помутневшим оргстеклом перегородки, за исчирканным столом, заляпанным окаменевшим сургучом, и смотрит вперед, насквозь. Тяпта тиха, строга, цинична и славится аккуратностью – отчасти старушечьей, отчасти должностной.

Синеглазка приходит в 8 утра. Собранная сумка уже ждет ее.

Хорошо утром выйти с полной сумкой, сбивающей шаг, а обратно идти – чтоб от ветра парусом, акульим плавником, полная сплетен и новостей, стояла она за спиной.

Да: тридцать пятый год Синеглазке, и эти радости ей пока доступны.

* * *

Анна Черняева, газета

– Надь, мой-то как машину наладил, так к дому не притыкается. Куды-нибудь да поехал, куды-нибудь да поехал… Какой день в огородце порхалась, чего и робила – не помню… Чую: двери на крыльце схлопали. Думала срать ушел, а он уж в районе.

Коля Розочка, письмо

– У нас-то бают, Витька Филимон опять запил. Ковды… Вчера ли, позавчера – бают, сидит за столом да порато ревит, слезы с кулак, вот такенные.

– А чего ревит-то?

– А напейся вина досыту, дак заревишь.

Полька Харитонова, газета

– Всё бегаешь, Надя.

– Бегаю, тетя Поля.

– А Ванька-то невесту нашел.

– Да какова и невеста-то по Ваньке?

– Как у коня в глазу. Смотреть не на что, мелкая и кривая.

Шура Пятка, пенсия

– Холодно нынче, баб Шур.

– Ой, девка, холодно. Ходила на реку сполоснуть тряпье, так до чего вода студёна.

– А Коля Розочка все еще купаться бегает.

– Ну дак это уж закалка.

– Да это уж не закалка, это уж в голове кых.

Настя Шерягина, пенсия