Замыкая круг - Карл Фруде Тиллер
Шрифт:
Интервал:
— Пахнет чертовски аппетитно, — говорит Хильда.
— Восхитительно, — говорит Эскиль.
— Не уверена, что и на вкус так же хорошо, — говорит мама.
— Да ну, наверняка пальчики оближешь! — говорит Эскиль.
— Я не очень-то наловчилась запекать рыбу в духовке, — говорит мама. Она не жалуется, просто принижает себя, чтобы Эскиль с Хильдой запротестовали, возразили ей, чертовски типично, сидит тут и жаждет похвал.
— Ты же как-то запекала рыбу, когда мы были здесь, и вышло восхитительно, — говорит Эскиль.
— Правда?
— А то. Мы долго потом вспоминали эту вкуснотищу, — говорит он, смотрит на маму и кивает, а мама в ответ благодарно улыбается. Черт, поверить невозможно: все знают, что Эскиль привирает, знают, что он преувеличивает, но это вроде как не имеет значения. Просто умора, черт побери.
— Кстати, ты скажи, если запасы на исходе, — продолжает Эскиль. — Я пришлю кого-нибудь, подбросим тебе продуктов.
— Вот здорово! — радостно восклицает мама. — Ты правда можешь?
— Конечно, да я для своей старушки мамы что хочешь сделаю, — говорит Эскиль.
Я смотрю на него, черт, совсем парень обнаглел, он ведь никогда не помогает маме, даже не навещает почти, а рассуждать вон как горазд. Смотрит на маму, смеется. И мама тоже смеется, даже когда ей совсем было паршиво, он ей не помог, а она все равно смеется, когда он рассуждает о помощи, вроде как начисто про все забыла, вроде как это не имеет значения.
— Я потолкую с кем-нибудь из мужиков, договорюсь, чтобы на выходных подкинул тебе ящик филе и ящик вяленой трески, — говорит Эскиль. — На некоторое время хватит, верно?
— Что бы я без тебя делала, — говорит мама.
— С голоду померла бы! — удовлетворенно подытоживает Эскиль и опять раскатисто смеется, во все горло, и смеясь озирается по сторонам. И мама смеется от души, качает головой.
— С тобой не соскучишься!
Секунда, другая.
Неожиданно Эскиль оборачивается ко мне.
— Между прочим, нам нужен еще один шофер, — говорит он, снимает со лба темные очки, ждет, кивает мне. — Ты как насчет этого?
Смотрю на него, сразу не отвечаю. Спрашивает, как я насчет этого, спрашивает так, будто я ищу работу, я сто раз говорил, что намерен заниматься музыкой, а он вроде как и не слышал, вроде как не представляет себе, что можно заниматься подобными вещами, ох, сколько же наглости, сколько пренебрежения. Я чувствую закипающую досаду, оборачиваюсь, смотрю на маму, а мама напряженно смотрит на меня. И тут я вдруг понимаю, что они говорили об этом, пока я ходил на пляж, прямо воочию вижу, как мама разыгрывала страдалицу, измученную и удрученную моей непутевостью, а потом Эскиль взял на себя роль этакого отца, старшего брата, который должен вроде как навести порядок в семье, это он-то, самый безответственный из всех нас, в юности только и знай веселился да гулял, а потом вдруг разом перековался, стал жутко ответственным, даже в политику двинул, громко рассуждает об ужесточении наказаний, о законе и порядке, это он-то, который столько лет таскал у мамы деньги на наркоту и пьянку, а теперь расселся тут и желает, чтобы его воспринимали как человека ответственного, надежного, поверить, блин, невозможно, нет у него ни стыда ни совести.
— Платят, кстати, отнюдь не плохо, — добавляет Эскиль.
— И много ли за год набегает? — спрашивает мама.
— Круглым счетом двести девяносто тысяч, по-моему.
— Так много?
— Да, а может, и еще больше, — говорит Эскиль.
Я сижу, смотрю на них. Они знают, что шоферить я не пойду, но притворяются, будто знать ничего не знают. Говорят таким тоном, чтобы мне было трудно сказать «нет», стараются принудить меня сказать «да», думают, я не понимаю. Оборачиваются ко мне, глядят на меня. Проходит секунда, я выдавливаю из себя смешок, слегка мотаю головой. Еще секунда — мама кривит губы в печальной усмешке, смотрит на Эскиля и вздыхает, опять разыгрывает удрученную мать, вроде как не знает, что делать.
— Значит, нет, — говорит Эскиль, улыбается мне. — У тебя, наверно, планы насчет группы. — Это он вдруг произносит без иронии, вроде как искренне, делает вид, что относится ко мне с уважением, знает, что это еще чуток поднимает его в маминых глазах.
— Ох уж эта… группа! — фыркает мама, таким тоном, будто речь идет о венерической болезни.
— Ты все ж таки подумай, — говорит Эскиль, смотрит на меня, как ни в чем не бывало, но вообще-то злорадствует и знает, что злорадствует, выставляет меня неблагодарным бездельником, а себя — щедрым и заботливым старшим братом и потому злорадствует. Я смотрю на него, чувствую растущее отвращение.
— Не о чем тут думать, — говорю я. — Меня это не интересует.
Мама сию же минуту тихонько фыркает и с досадой спрашивает:
— Может, недостаточно хорошо для тебя?
Я смотрю на нее, и у меня вдруг вырывается короткий, громкий смешок: как у нее только язык поворачивается изрекать такие глупости, как она умудряется на полном серьезе выдать такое затасканное клише! Черт, поверить невозможно, черт, она будто играет роль в каком-нибудь хреновом фильме Кена Лоча или Майка Ли,[6]черт, ну просто пародия.
— Да, шоферить на машине с рыбой для меня недостаточно хорошо, — говорю я. — Я, знаешь ли, считаю себя лучше вас, — добавляю, с улыбкой глядя на нее, и вижу, как больно ранит ее моя ирония, как злит.
— Ну ладно, — спокойно говорит Эскиль, вроде как предлагает забыть об этом. По-прежнему изображает великодушие, как бы проявляет инициативу и предлагает быть выше этого, сидит и злорадствует, что мы с мамой ссоримся, но делает вид, будто хочет, чтоб мы помирились, знает, что оттого еще немножко вырастает в маминых глазах.
— Юну ведь, кроме себя самого, ни о ком думать не надо, он ведь не так зависит от стабильного дохода, как многие другие, — говорит Эскиль, вроде как берет меня под защиту, ох и ловкач, нарочно представляет мой отказ от работы сущим пустяком, чтобы мама с ним не согласилась и повторила, что я, мол, веду себя как последний идиот.
— Но ему ведь надо где-то жить, — сокрушенно вздыхает мама, делает именно то, на что рассчитывал Эскиль, продолжает корить меня. — И питаться надо, и счета оплачивать, электричество и телефон, да мало ли что еще, — добавляет она. Сокрушенно смотрит на Эскиля, говорит обо мне, а ведет себя так, будто меня здесь вообще нет, не замечает меня, лишает права голоса, вот что она, черт побери, делает, чертовски пренебрежительно, чертовски нагло. — Стало быть, постоянный доход ему все равно необходим, хоть и семью кормить не надо, — говорит она. — Вас-то с Хильдой тоже только двое, однако ж вы оба работаете.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!