Вакансия - Сергей Малицкий

– Санек, – поправил его золотозубый.

– Это что? – не понял Дорожкин.

– Велосипед! – гордо сказал мастер. – Кузов, можно сказать. Самой надежной, рамной конструкции. Модель типа «Прогресс». И всего две тысячи рублей. Покраска в любой цвет обойдется вам в копейки – от тысячи рублей. Металлик – тысяча триста. Колеса на выбор. По семьсот пятьдесят. Резина любая. Крылья, багажник, звонок, все сделаем. Да куда вы? Дешевле все равно не найдете! Сейчас даже квартиры голыми продаются!

– Это уж кому как повезет, – крикнул через плечо Дорожкин и поспешил продолжить прогулку, тем более что желудок начинал сигнализировать о пустоте.

Ускорив шаг, Дорожкин миновал улицу Сталина, вдоль которой вытянулось двухэтажное здание ремесленного училища, чугунную ограду, как оказалось, колхозного рынка и подошел к последнему перекрестку. Сразу за ним улицу Мертвых встречал трехметровый бетонный забор, обвитый по верхнему краю колючей проволокой. Там же, за перекрестком, перед ощерившимися видеокамерами тяжелыми воротами, обнаружился памятник то ли Чехову, то ли Циолковскому, правда, в довольно сытый период их жизни. Знаменитый писатель или ученый стоял, согнувшись, подняв над стилизованными очками брови и разведя руки в стороны, словно сию секунду был охвачен внезапным изумлением и пытался произнести что-то нецензурное. От ворот, следуя изумленному взгляду памятника, начинался и уходил к юго-востоку проезд Конармии, видимо названный так в честь известного произведения Бабеля, а за ним сиял стеклом тепличный комплекс. Потянувший от него ветерок донес уже знакомый запах мяты. Дорожкин подошел к памятнику, прочитал короткую надпись: «Тюрин Б. А.», снова вспомнил о пустом желудке, потоптался на месте, повернулся и бодро зашагал вдоль бетонного забора по улице Сергия Радонежского, раздумывая о том, что в симпатичном вроде бы городке он обнаружил уже и институт, и телефонные будки в британском стиле, и сумасшедшего велоторговца, и его родственника гробовщика, и некоторое количество любопытных названий и удивительных персонажей, но так и не встретил, не считая «Торговых рядов», ни одной булочной, ни одного ларька и ни одной, хотя бы квасной, бочки. Размышляя так, Дорожкин второй раз пересек улицу Николая-угодника, дошел до улицы Ленина, которая, как оказалось, упиралась ровнехонько в главные проходные, судя по одной вывеске – промзоны, а по другой – производства «Кузьминский родник». Видеокамеры имелись и здесь, но вместо памятника под их объективами сияли нержавейкой пять автоматов газированной воды. Тут же сидела бабулька, которая меняла сотенные и полусотенные купюры на желтые кругляшки-десятирублевки, удерживая в свою пользу пять рублей с каждой полусотни. Дорожкин немедленно вспомнил юность, омыл стакан в поднимающихся со дна устройства струях воды и сообразил два двойных мандариновых сиропа. Настроение его улучшилось, дальнейшее пешеходство показалось чрезмерным, поэтому он запрыгнул в подошедшую маршрутку номер четыре, проехал на ней два квартала и вышел в центре города.

Площадь, центр которой занимала огромная клумба с торчащим из нее в виде стелы стеклобетонным термометром, естественно, называлась Советской. Здания, окружающие ее, были похожи на четыре каменных бастиона, помеченных крупными буквами – «NO», «SO», «SW» и «NW». Дорожкин вспомнил совет Фим Фимыча и решительно направился к буквам «SW». Под буквами отыскался уютный пивной ресторанчик, в котором, несмотря на послеобеденное запустение, подавались сырные палочки, вобла, люля-кебаб и еще куча разных вкусностей под разливное «Тверское» пиво и закольцованную песню «Чистые пруды, застенчивые ивы, как девчонки, смолкли у воды». Дорожкин поморщился, потому как предположил, что Фим Фимыча пленила именно песня, но кружку пива заказал и уже собрался было приложиться к запотевшему стеклу, как дверь ресторанчика скрипнула, и в зал вошла высокая брюнетка с ослепительно красивым, если бы не излишняя жесткость во взгляде, лицом. Она мгновенно нашла взглядом Дорожкина и решительным шагом направилась к нему. Расстегнула короткий блузон, показав полоску обнаженного тела над широким ремнем, сдвинула на бок кобуру, села, выдернула из руки оторопевшего Дорожкина кружку пива, отпила половину, изящно слизнула с верхней губы пену и с ласковой усмешкой сказала:

– Евгений Константинович, сначала инструктаж, а уже потом какие-то действия. Поэтому для начала – ничего ни у кого не брать и не покупать. Ничего не пробовать, не пить, не есть, здороваться за руку только с проверенными людьми, да и то с оглядкой. После восьми вечера советую на улицу не выходить вовсе. День станет короче – значит, домой бежать раньше. Излишнего любопытства не проявлять. Всякому овощу свое время, а некоторым только глубокая заморозка. Все ясно?

– А вы кто? – растерянно промямлил Дорожкин.

– Я, Евгений Константинович, на ближайшее время твой непосредственный начальник. Старший инспектор управления общественной безопасности – Маргарита Дугина. Для близких, к которым ты, Евгений Константинович, не относишься, Марго. Для тебя – инспектор или Маргарита. Если дело решают секунды – можешь кричать «мама». Вопросы есть?

– Много, – закивал Дорожкин.

– В рабочем порядке, – отрезала Маргарита. – Завтра в девять утра жду в участке.

Сентябрь оказался самым длинным месяцем в жизни Дорожкина. Тем более что прошел впустую, и к его окончанию Дорожкин не только не почувствовал себя в инспекции тертым калачом, но лишь тому и научился, что удерживать рот в закрытом положении, а глаза в прищуренном. Правда, в начале месяца у него не получалось ни того ни другого. Кроме Дорожкина и Маргариты в инспекции работали еще двое: инспектор Вест Ромашкин и начальник управления Марк Содомский, которого за целый месяц Дорожкин не увидел ни разу и даже подумал, что тот выжидает, когда у его жертвы не только заживет нос, но и очистится память.

Управление общественной безопасности, а проще говоря, инспекция, занимало третий этаж участка, на первом располагались дежурка и обычно пустующий «обезьянник», а на втором властвовал резкий и угловатый, постоянно страдающий от похмелья начальник управления охраны правопорядка, а по его собственному убеждению – начальник полиции, – Николай Сергеевич Кашин. В его подчинении находились четверо полицейских, или, как их с юморком обзывал Кашин, околоточных, с которыми Дорожкин сошелся почти накоротке, потому как перекусить он бегал в дешевую столовку ремесленного училища, где обедали и полицейские и которую они ему, собственно, и присоветовали при первом же знакомстве. Ребятами они все были компанейскими, на жизнь не жаловались, анекдотам Дорожкина смеялись, но к его появлению в городе отнеслись радушно-безразлично, тем более что на их посменную работу – трое на службе, один в отгуле – появление еще одного инспектора в управлении никак не влияло. Жизнь у них была – не бей сидячего, ходячего и лежачего. Один полицейский постоянно сидел в дежурке, а второй и третий чаще всего околачивались или у кинотеатра, или у стадиона, или на площади, исключая те дни, когда Кашин уходил в глубокий запой и служебный уазик оставался во владении всего участка. В такие дни двое полицейских торчали в дежурке, иногда потягивая пиво, а двое, чаще всего с семьями, тут же собирались на машине Кашина или на рыбалку на Святое озеро, или в лес за грибами, или на шашлыки, или, в соответствии со временем года, на пляж. Конечно, если Маргарита или Марк, как жаловалась четвертка, не забирали машину для каких-то неотложных поездок. Но обычно ничего подобного не происходило, и жизнь управления общественного порядка текла, как кузьминская речка Малая Сестра после плотины, притормаживая в омутах и ускоряясь на перекатах. Хотя в редкие дни, о которых Дорожкин пока еще находился в неведении, случались и категорические отмены отгулов и выходных, что называлось – «работой по усиленному варианту». Дорожкин, кстати, очень удивился, узнав, что порядок в городе обеспечивается всего лишь четверкой полицейских, на что ему было указано тем же Кашиным категорически, что работать надо «не числом, а умением».