Съешь меня - Аньес Дезарт

Девчонки проголодались. Я сказала, что отныне буду брать с них всего четыре евро за обед. Мне хотелось хоть чем-то их утешить.

— Весь год? — удивленно спросили они.

— Всю жизнь, — ответила я. — Но это наш секрет. Никому не говорите, даже самым близким друзьям.

— У нас нет никаких друзей, — тут же заявили они. Уверена, что сильно преувеличили, коль скоро были готовы на все, лишь бы не утратить неслыханной привилегии.

А если с десертом? А если с черной икрой? А если с кофе и пирожными?

Мне стало смешно. Я им сказала, что меня зовут Мириам. Они церемонно подали мне руки и представились: Симона, Анна.

— «А» вначале, «А» в конце, — уточнила последняя.

Два господина, развалившиеся на диванчике из молескина, возмущались, что их не обслуживают. Непосредственно ко мне они не обращались, но громко ворчали, сердито косились, тяжело вздыхали, поглядывая на часы. Они были правы. Столиков слишком много. Я потеряла массу драгоценного времени, перечисляя, какие блюда могу предложить. Забыла сварить макароны. Сделала слишком мало соуса к телятине. Одна дама отказалась от своей порции, мол, мясо передержали на огне. В зале шум голосов, дым от сигарет. Я страшно гремела кастрюлями, уронила чугунную сковородку на пол, так что треснул кафель, и все подпрыгнули. Симона и Анна расплатились у кассы, опасаясь, как бы другие не проведали о моей щедрости к ним.

— Вам нужен помощник, — сказали они. — Если хотите, мы скажем одному знакомому, чтоб он к вам зашел. У нас есть подходящий.

Но я их не слушала. Поблагодарила и расцеловала. «Это мои племянницы», — мысленно объяснила я остальным посетителям на случай, если им взбредет в голову тоже потребовать от меня поцелуя.

Теперь я поняла, что значит «боевое крещение». Испытала на собственной шкуре. Можно сказать, выстояла под огнем целой батареи. Принимала заказы, записывала их, бежала на кухню. Мгновенно исполняла приказания, которые сама же и отдавала. Порой так спешила, что опережала желания посетителей. Но не заметила четырех новых посетительниц и забыла подать десерт на столик № 5. «У меня» все как у больших, и столики под номерами. Дело пошло. Меня охватила безудержная радость. Будто над входом засияла разноцветными огнями вывеска. Ресторан рождался на глазах. Мне хотелось залаять от счастья. Я собака среди собак! Но тут из рук выскользнула тарелка, салат вывалился на пол. Подхватила тарелку, положила новую порцию салата, носком туфли затолкала под стол раздавленные огурцы с грибами. Осталось всего три куска сливового торта с миндалем, а просили четыре. Вместо торта предложила парню в куртке взбитые сливки с малиной и опять-таки миндалем, причем бесплатно. Он ответил: «Валяй, раз на халяву». По-моему, я отлично вышла из положения. Завоевала симпатию посетителя. Но тут же одернула себя: избыточная щедрость приводит к нищете. Почти пословица, я сама ее выдумала, и сама ей не верю. Буду поступать, как сочту нужным. Утверждаю с полной уверенностью: щедрость и бескорыстие — выгодные качества. Вспомните, сколько тому подтверждений в детских сказках. Одна девушка напоила старуху водой и в награду стала при каждом слове ронять изо рта жемчужину, а другая пожадничала и с тех пор выплевывала отвратительных жаб.

— У вас еще открыто? — спросила немолодая дама, заглядывая в приоткрытую дверь.

Я посмотрела на часы с достоинством истинной хозяйки ресторана. Без четверти три. «У меня» еще полно народу. Ни мяса, ни салата с грибами не осталось.

— Заходите, — протянула я с легким недовольством, будто оказывая им любезность. — Но ни салатов, ни горячих блюд уже нет. Только пицца и овощной гарнир.

Они с приятельницей и тому были рады. Я усадила их за столик.

Мужчины, что жаловались на мою нерасторопность, допивали по третьей чашке кофе. Ослабили галстуки. Курили. Беседовали. Наконец, попросили счет. «Приходите еще», — сказала я им на прощанье.

Лишь в половине пятого я заперла дверь за последним посетителем. Упала на диван и разрыдалась без слез. От усталости и нервного перенапряжения. Мне казалось, по мне прошлась сотня слонов. На готовку осталось всего два часа, для вечернего меню не хватает продуктов. Я решила, что «У меня» будет особый распорядок. Сегодня, например, на ужин подадут супы и шоколадные торты, потому что есть еще овощи, и я вполне успею испечь что-нибудь сладкое. Дрожащей рукой вывела на доске: «Фруктовый суп — 7 евро». Вновь у меня выросло шесть рук, я собрала мусор, вынесла его на помойку, протерла пол, начистила гору овощей.

В восемь часов появились две дамы, годящиеся в подруги моей матушке.

— У вас найдутся свечи? — спросила более полная. — Сегодня у моей сестры день рождения!

Мне стало неловко, что на праздничный стол придется поставить суп. Сестры, напротив того, обрадовались, поскольку худели и соблюдали диету. Что не помешало им умять весь хлеб. За бутылкой сухого вина мы все вместе спели: «С днем рождения». Я хотела угостить их шампанским, но острая боль в спине напомнила, что и на жизнь нужно заработать.

Других посетителей в тот вечер «У меня» не было. Прощаясь, дама постарше пожала мне руку и сказала: «Вы мужественный человек». Не поняла. Почему она так сказала? Что узнала обо мне? Что разглядела в моей судьбе, чтоб поставить такой диагноз? Я проглотила мед с ложкой дегтя и с трудом его переваривала. «Вы мужественный человек», — говорят солдату, что лишился обеих рук, девушке, что больна раком, знает свой диагноз и пытается утешить родителей. Говорят, если тебе грозит беда, если беда пришла. С чего она так решила? О чем догадалась? Как только посетительницы ушли, я опустила железную штору и побежала к зеркалу. Хотела понять, откуда утечка информации. Отчаяние в глазах? Или я поседела? Зажгла лампу, чтобы получше себя рассмотреть. Увидела припухшую губу и успокоилась. Дама решила, что меня побили. Я вздохнула с облегчением. Бедной женщине дали по носу, в зубы, пинок, удар ногой в живот, кулаком по черепушке, коленкой под зад. Слава богу! Сладкий мед без примеси дегтя таял во рту. Мед одобрения. «Вы мужественный человек» означало, что я выберусь из ямы, что во мне есть такое, что не всякому дано, что я достойна лучшего и должна гордиться своей победой над превратностями судьбы. Я выросла в собственных глазах, окрепла, налилась сказочной силой. Короткая фраза ввинчивалась в мой мозг. Один поворот — и боль, еще поворот — радость, гордость. Глубже, глубже. Я согнулась пополам от рези в желудке. Меня вырвало. Решила поскорей уснуть без чтения и размышлений на сон грядущий. Поставила будильник на шесть, завтра опять за дело.

Ждешь сна, чтобы набраться сил, а сон, случается, тебя дразнит. Мне хотелось погрузиться в бархатную, ласковую, обволакивающую тьму, а вместо бархата подсунули утыканную гвоздями доску индийского факира. Тело судорожно напрягалось и не желало расслабиться, живот ныл, спину обжигало болью. В нее будто безжалостно всаживали острый нож. А мысли расплавились и потекли, снося все препоны здравого смысла. Где верх? Где низ? Где правда? Где вымысел? Я у себя дома, вдруг входит какая-то женщина. Я смотрю на нее и говорю: «Надо же, мадам Коэн!» Хотя вижу ее впервые. По плечам мадам Коэн рассыпались пышные рыжие волосы, губы пухлые, верхняя чуть-чуть вздернута, выдаются передние зубы, ослепительно белые, но крупные и неровные. Широкие скулы, глубоко посаженные карие глаза, высокие надбровные дуги. Не будь у нее таких летящих бровей, глаза казались бы хитрыми и пугливыми, как у белки. Ручки маленькие, движения мягкие, приятные. Так и хочется взять ее ручку, погладить, поцеловать. Ножки тоже прелестные, щиколотки тоньше запястий, изящные, хрупкие. Платье обтягивающее, и чувствуется, какая она вся плотная, крепко сбитая, а кожа, наверное, очень нежная. Когда она говорит, то приподнимает рукой пушистые пряди, они падают обратно на плечи, и по комнате плывет запах амбры. Она стеснительна, просит прощения, что потревожила меня. А пришла она поговорить о празднике по случаю бар-мицвы своего сына Иезекииля, его все зовут уменьшительным Зеки. Он у нее старшенький. Понимаете, что значит старший сын? Я киваю. Ей нужно что-нибудь необычное, из ряда вон. Сам Зеки тоже из ряда вон, понимаете? Я киваю. Роскошные залы, дорогие гостиницы, всякие прибамбасы всем осточертели. Ей хочется простоты, уюта, — только не подумайте, что мне денег жалко, я хорошо заплачу! Понимающе киваю, ничего такого я не думаю. Простота и оригинальность. Она готова хоть сейчас посмотреть мой ресторан. Я говорю, что тоже готова, пусть смотрит. Тут все на виду: зал и кухня. Сколько квадратных метров? Около шестидесяти. Бессовестно вру. «У меня» всего-навсего сорок три квадратных метра. И это действительно все? — спрашивает она. А погреб? Кладовка? Кладовки нет, отвечаю я. К сожалению. Двести гостей здесь поместятся, так ведь? — задает она вопрос. Да, киваю в ответ. Она складывает руки на груди и задумчиво качает головой, встряхивая рыжими кудрями, и по комнате снова плывет сладкий запах. А это что за дверь? — опять спрашивает она и указывает прелестным пальчиком с прекрасным маникюром на стену в глубине кухни. Оборачиваюсь и вижу — можно подумать, она только что нарисовала ее своим острым ноготком, — удивительную дверь, похожую скорее на ворота, всю в резьбе, покрытую небесно-голубым лаком. Подумать только, говорю я с некоторым недоумением, я совсем забыла о гараже. Мадам Коэн хочет посмотреть и гараж. Настаивает. Многого ждет от нашей встречи, ей кажется, мы с ней поладим. Пересекаем ресторанный зал, и я поворачиваю тяжелую медную задвижку. Дверь отворяется без малейшего скрипа, тяжелая и хорошо смазанная. Мы обе — я и моя гостья — зажмуриваемся, ослепленные солнцем, что льется сквозь купол с цветным витражом. В гараже не меньше двухсот квадратных метров, это на глаз, приблизительно, потому что в стенах есть еще ниши, задернутые шторами синего бархата. Прочные, украшенные резьбой лестницы из мореного дуба по обе стороны от двери ведут на галерею, освещенную свечами в канделябрах с подвесками дымчатого хрусталя, — в них отражается и дробится множество огоньков.