Три поросёнка и другие сказки - Сергей Михалков

– Мне трудно задирать голову, когда я с тобой разговариваю, – сказала Фрэдэрика. – Спустись пониже!

– А ты поднимись ко мне! – возразил Дрозд.

– О нет, – сказала Фрэдэрика. – Прошлый раз ты меня обманул со своим грибом. Он так и не вернулся. И мне попало от мамы.

– Но достаточно полететь! – сказал Дрозд.

– Каким образом? – удивилась Фрэдэрика. – Я ведь не птица и не бабочка!

– Это очень просто: закрой один глаз!

– Зачем?

– Твои вопросы мне надоели, – рассердился Дрозд. – Один твой глаз говорит, что ты умеешь летать, а другой – что не умеешь. Закрой тот глаз, который говорит, что ты умеешь.

Фрэдэрика попробовала закрыть один глаз, но напрасно она при этом размахивала руками, ноги её оставались на земле.

– Ты видишь, Дрозд! У меня ничего не получается!

– Конечно, вижу! – ответил Дрозд. – И не получится, если ты будешь закрывать оба глаза. Закрой только левый, а правый оставь открытым.

Фрэдэрика послушалась Дрозда. Она закрыла левый глаз, правый широко открыла и замахала обеими руками, как крыльями. В то же мгновение она оторвалась от земли.

– Сюда, сюда! Ко мне на ветку! – позвал её Дрозд и подвинулся, чтобы дать девочке место. – Как видишь, это совсем не трудно. Стоит только очень захотеть…

Дома шла большая уборка. Мокрой тряпке, новому венику, половой щётке и старому пылесосу хватало работы. Мама выжала тряпку в ведро с водой и посмотрела на Фрэдэрику.

– Фрэдэрика! Почему ты закрываешь один глаз? – спросила она.

– Чтобы быть весёлой.

– Странная идея. Кто дал тебе такой совет?

– Дрозд.

– Какой Дрозд?

– Одноглазый.

– Любопытно, – пожала плечами мама. – Впрочем, если Дрозд так сказал… Но разве это тебе не мешает?

– Нисколечко, мамуля!

И тут Фрэдэрика наткнулась на свёрнутый ковёр, который она не заметила из-за своего закрытого глаза. Она упала и опрокинула ведро с водой.

– Не плачь! – сказала мама. – Но на всякий случай советую тебе закрывать один глаз только при встречах с Одноглазым Дроздом.

С самого утра Фрэдэрика не слышала пения своего друга и забеспокоилась. Не улетел ли он? Не забыл ли про неё?

После обеда она выбежала в сад и ещё раз обошла все деревья. Дрозда нигде не было ни видно, ни слышно.

«Может быть, он перелетел к соседям?» – подумала Фрэдэрика, но ни Жанина, ни Моника, ни Роже, ни Филипп, никто из её друзей не видел и не слышал Дрозда. В полном отчаянии Фрэдэрика стала громко звать:

– Одноглазый Дрозд! Где ты? Где ты?

– Я здесь, что нужно тебе от меня? – послышался неожиданно откуда-то сверху недовольный голос.

Фрэдэрика подняла голову и увидела своего одноглазого друга. Он сидел на самом краю крыши и исступлённо тряс головой.

– Что с тобой? – участливо спросила Фрэдэрика. – Я с утра тебя ищу. Что случилось?

Дрозд ещё сильнее затряс головой.

– Ветер загнал целый камень в мой единственный глаз! Теперь он закрыт, и я был вынужден открыть другой, чтобы, летая, не разбить себе голову о деревья. И вдруг я увидел, как всё противно и уродливо! Ах я несчастный!

– Эх ты, дурачок! – сказала Фрэдэрика. – Спустись ко мне, и я вылечу тебя.

Дрозд, ахая и охая, спустился с крыши.

– Дай мне пёрышко! – попросила Фрэдэрика.

– Возьми его сама! – проворчал Дрозд.

Фрэдэрика вытянула из дроздиного хвоста маленькое пёрышко.

– Открой засорённый глаз! – сказала она.

Дрозд неохотно приоткрыл глаз. Большая слеза выкатилась из него прямо на руку Фрэдэрики.

– Как неприятно! – воскликнул Дрозд. – Как неприятно!

– Потерпи! – сказала Фрэдэрика и нежно провела пёрышком по гладкой поверхности чёрного блестящего глаза.

– Ну вот! – сказала Фрэдэрика. – Это всего-навсего маленькая песчинка! Но в глазу она казалась огромным камнем. Я освободила тебя от него! – И Фрэдэрика весело рассмеялась.

Дрозд клюнул Фрэдэрику в руку, взлетел на ближайшую ветку вишнёвого дерева и начал клевать вишни. Он был опять счастлив.

– Как хороша жизнь! Я опять могу радоваться и петь! Мой глаз опять открыт для всего прекрасного! – запел он.

– Ты бы мог меня поблагодарить! – крикнула Фрэдэрика. – Вместо этого ты клюнул меня в палец и сделал мне больно!

– Закрой свой плохой глаз, и все пройдёт! – весело ответил Дрозд.

– Вчера ночью я слушала Соловья! – сказала Фрэдэрика.

– Ночью надо спать, – сказал Дрозд.

– Я проснулась и уже не могла заснуть. А он пел.

– Почему ты думаешь, что это пел Соловей? – спросил Дрозд.

– Мама тоже проснулась, и она сказала: «Послушай, как поёт Соловей!»

– Он пел лучше меня? – как бы между прочим спросил Дрозд.

– Нет, – ответила Фрэдэрика, – но иначе. Когда ты свистишь, у меня появляется желание смеяться, прыгать и кувыркаться в траве. Это так весело. Но когда он пел, мне хотелось прижаться к маме. Не знаю почему, но нам обеим было почему-то грустно.

– Как глупо пением наводить грусть на окружающих! – воскликнул Дрозд.

– А сам Соловей грустный? Ты его знаешь? – спросила Фрэдэрика.

– Конечно, грустный! – сказал Дрозд. – Не по-настоящему грустный, нет! Но у него всегда глаза на мокром месте. Он это называет меланхолией. Впрочем, он не всегда был такой.

– Расскажи, каким он был? – попросила Фрэдэрика.

– Когда-то, давным-давно, Соловей был прелестной серой птичкой с голосом не больше воробьиного. Он не умел ни петь, ни свистеть, как мы – птицы-певцы. Однажды мой дедушка стал подтрунивать над дедушкой Соловья, потому что тот умел только кое-как чирикать. «Если б я захотел, – рассердился дедушка Соловей, – то я бы пел так же хорошо, как ты». – «Попробуй!» – посоветовал ему мой дедушка. Дедушка Соловей стал следить за дедушкой Дроздом и заметил: тот каждое утро глотает солнечные лучи. Соловей решил сделать то же самое, и в один прекрасный день, когда Солнце пекло особенно сильно, он широко раскрыл свой клюв и выпил столько солнечных лучей, что сжёг себе горло и больше не мог не только чирикать, но вовсе потерял голос.

– А почему тогда твой дедушка не обжигался? – спросила Фрэдэрика.

– Ты не догадалась?

– Нет, – призналась Фрэдэрика.

– Мой дедушка, как и я теперь, пил Солнце на заре, когда солнечные лучи мягкие и тёплые. А если бы мы ждали полудня, то и мы бы обжигались. Итак, дедушка Соловей потерял голос. Но один из его сыновей, более умный, решил: «Если мой папа обжёгся Солнцем, значит, нужно найти другое средство, чтобы научиться петь». В тот же самый вечер, увидев на небе ясную, круглую Луну, он начал глотать её лучи один за другим. И, представь себе, он запел. Песня его была сладкая, томная, но немного грустная. Грустная, как сама Луна, которая никогда не смеётся. И вот с тех пор, когда Солнце заходит, соловьи начинают петь.