Царские врата - Александр Трапезников

— Ты лучше иди, — сказала мне она, когда Рамзан удалился в свою палатку. — И правда, я из-за тебя тут со счета собьюсь. Приходи завтра, я выходная.

— Завтра Павел приезжает. Помнишь, я тебе о нем говорил?

— Нет, не помню.

— Ну, подвижник, как ты его раз назвала. Хочу, чтобы вы познакомились.

— Чего ради?

— Так. Он для меня, как старший брат.

— Ладно, посмотрим. Хотя проку в том не вижу. Мне и тебя достаточно, чтобы с тоски не сдохнуть.

Как-то она это очень славно сказала, я даже рассмеялся. Она тоже. Мне хотелось просто стоять и смотреть на нее, как она ловко управляется с виноградом и персиками, как разговаривает с покупателями, как блестят ее глаза, как улыбается. Вновь подошел Рамзан.

— Молодой человек, вам лучше уйти, — твердо сказал он.

— Я товар выбираю, — ответил я. — Нельзя?

— Ничего вы не выбираете. Я за вами давно наблюдаю. Вы мешаете. Уходите. Здесь рынок, а не телефонный пункт для переговоров.

— Килограмм персиков, — сказал я Даше, протягивая сумку. — И выберете помягче.

Рамзан вновь ушел, а я продолжал стоять. На этот раз нарочно, со злости. Но Даша как-то заметно струхнула. Отвечала мне теперь коротко, односложно.

— Чего ты боишься? — спросил я. — Мы ведь в Москве, не в Грозном.

— Если меня выгонят с работы — куда я пойду? — ответила она.

— А мы что-нибудь придумаем.

Я был беспечен, хотя неподалеку Рамзан уже что-то объяснял двум работникам рынка, указывая на меня. Тучи сгущались.

— Уходи! — слезно попросила меня Даша. — Ты не понимаешь… не знаешь, с кем связываешься. Зачем лишний скандал? Ну, пожалуйста.

— Хорошо, — сказал я, вняв ее просьбе. Мне и самому эти направлявшиеся ко мне рожи сильно не понравились. Причем, это были не чеченцы, а русские. Какие-то забулдыги, которым не важно, кому служить за бутылку водки. Я плюнул и ретировался. Не спеша, но все равно было очень противно. Я испытал в то время недолгий липкий страх между лопаток, словно шел под дулом пистолета.

И почему-то думал: как бы поступил на моем месте Павел? Наверное, не ушел бы. Есть ситуации, когда отступать нельзя. Так всё отдашь, стоит только начать.

… Теперь я сидел в своей комнате и жалел о том, что не отправился вместе со всеми к этому корабельщику Игнатову, который всегда производил на меня впечатление человека глубоко порядочного, искренно верующего и любящего Россию. Напрасно Заболотный как-то о нем нехорошо выражался у отца Кассиана, с ехидцей. Впрочем, что взять с Заболотного? Он ко всем так. А я тоже хорош! Павел только приехал, а я уже его бросил, не прошло и трех часов. Из-за этих дурацких «Боингов». Действительно, пусть хоть вся Америка опустится на дно морское, что мне? Волосы на себе рвать, что ли? Господь наводит на людей казни, не человеки. Тут я услышал, что меня зовет Женя, и вышел из комнаты.

— Я иду в мастерскую, — сказала она, — а ты, коли уж сидишь дома, приготовь что-нибудь на ужин. Вот деньги, сходи в магазин.

— Я с тобой, — ответил я, надевая куртку. — Люблю смотреть, как ты работаешь. Ты совсем другая становишься.

— Какая?

— Словно рыбка в аквариуме. Плаваешь в своем подводном пире между водорослями и ракушками и что-то шепчешь.

— Неужели шепчу?

— Да, я много раз замечал. Рот открываешь именно, как рыбка. Я даже прислушивался, но ты так тихо шепчешь, что ничего не разобрать. Может быть, молитва?

— Не знаю, — серьезно ответила она. — Может быть, и таблица умножения. Всё это неосознанно. В творчестве вообще нет логики, это хаос, хотя и разумный.

— Первоначально тоже был хаос и Бог сотворил мир. Ты творишь свой мир, маленький. Но разве без Бога можно писать? — спросил я. Сестра всегда ругалась, когда я говорил: «рисовать».

«Рисуют в детском саду», — отвечала она мне.

— Ладно, пошли! — сказала с улыбкой Женя. — Буду шептать, а ты, может быть, когда-нибудь что-нибудь и услышишь.

До мастерской было рукой подать — она находилась в подвале соседнего дома. Просторное помещение с маленьким окошком и еще одна крохотная комнатка, где стояла газовая плитка. Имелся диван, дубовый стол, стулья. И множество всякой дребедени на стенах и полках. Художники, я заметил, поскольку бывал и в других мастерских, у сестриных друзей, любят таскать со свалок и помоек разный хлам. Но это для других хлам, а для них — какие-то символы, знаки. У кого-то череда самоваров или утюгов всех мастей и расцветок, иной сотни ключей по стенкам развесит, третий оправы от очков разложит. Женя не была исключением. Здесь у нее хранились на полках множество остановившихся, поломанных часов, будильников, секундомеров, висели всякие карнавальные маски, была целая коллекция различных зажигалок и значков, а по углам стояли четыре бесполых манекена, от которых я иногда вздрагивал, забывая, что это не люди.

Я уселся на диване, а Женя приступила к работе. Она заканчивала портрет какого-то деятеля из мэрии. У того не было времени часто приходить на сеансы, поэтому она писала по памяти и по фотографии. Вот тут уже уместно сказать — рисовала. Правда, этот «деятель» дал хороший аванс, попросив изобразить его на фоне Кремлевской стены. Потом мне надоело сидеть без дела, и я решил прибраться в мастерской, поскольку сестра постоянно всё роняла на пол, но не поднимала. За ширмой валялись старые работы, холсты, куски ватмана, под столом — сломанные карандаши, уголь, кисточки. Всё это надо было разобрать, негодное выбросить, а часть оставить.

Прежде всего, я набрал в туалетной комнатке воды в ведро, взял тряпку и стал мыть пол. Я этого не стесняюсь делать, подумаешь! Кому — творить, а кому и черную работу выполнять. Ни на что другое я пока все равно не способен. Вот назло всем и буду нужники чистить. Мне скажут: великовозрастный детина, а дурака валяешь. Но лучше валять дурака, чем изображать из себя умницу.

— Женя, что тебе написал в письме Бориска Львович? — спросил я, ползая с тряпкой у ее ног. — Очередное признание в любви?

— Прислал счет за вчерашний торт, — ответила она, не обращая на меня внимания. А тем не менее, опять что-то шептала, я глядел снизу. Разве услышишь — что? Влезть бы в ее мозг и узнать.

— Павлу нужныI деньги, — сказал я. — Много денег, три тысячи долларов. На одно… предприятие. Ты не знаешь, кто может помочь? Кто-нибудь из твоих богатеньких буратин?

— Пусть на паперти постоит, — отрезала сестра. — Авось и насобирает.

— Нет, я серьезно. Ты же встречаешься с разными там… Вот скульптор у тебя есть, Меркулов, монументалист. Почти Церетели. Сведи его с Павлом. Или с этим деятелем из мэрии.

— С какой стати? Бог подаст.

— Злая ты, Женька!

— Нет, просто знаю этот богемный мир. Пусть и не пробует. Там — локти.