Сладкая горечь слез - Нафиса Хаджи

— Не слушай его, Садиг. Это все чепуха, что он там мелет. Ах, мальчишки! Чего только сгоряча друг другу не наговорите. Врет он. Все врет.

Я притворился — и перед ним, и перед собой, — что поверил и успокоился. Уж если Дада лжет, скрывая какую-то страшную правду, тогда и я не желаю ее знать. Джафар явился с извинениями. Я сказал, что сожалею о сломанных часах. И все — он больше никогда не возвращался к этой теме.

Как, впрочем, и я — меня полностью отвлек подарок Дада, появившийся буквально на следующий день. Собственный автомобиль — хотя я был слишком молод, чтобы легально управлять им. Дада отправил Шарифа Мухаммада получить права для меня — незаконно, конечно, за взятку, — и после того, как Шариф Мухаммад научил меня водить, мы с Джафаром принялись раскатывать по всему городу. Нас захватила бурная взрослая жизнь, для которой требовались все новые права, чего мой дед категорически не одобрял. Сейчас мне стыдно вспоминать, как я боролся с ним — старым человеком, который дал мне все, чего я хотел. Но я-то считал себя настоящим мужчиной. Да и сам дед не раз заявлял это. Я, не задумываясь, тратил его деньги: покупал дорогие подарки друзьям, заказывал столики в роскошных ресторанах, снабжал спиртным и гашишем всю компанию. Джафару вскоре запретили участвовать в моих развлечениях. Но меня-то никто остановить не мог. На всех вечеринках я был самым молодым и постоянно самоутверждался. Достаточно было самого незначительного намека, как я бросался в драку. Я по праву заслужил репутацию — среди таких же распутников, как и я, — безрассудного психа.

И вот однажды я возвращался на рассвете домой, пьяный в стельку. То и дело сбивался с пути, пропускал нужные повороты, проезжал на красный свет на перекрестках. На одну из улочек я вывернул, не сбрасывая скорости, — слишком быстро, чтобы вовремя затормозить, даже когда заметил их. Женщину с маленьким ребенком.

Помню визг тормозов. Помню ее лицо, выхваченное из тьмы светом фар, ее крик, тошнотворный звук удара стали о живую плоть, помню, как ее тело взмыло вверх и исчезло где-то в стороне. Автомобиль замер. Я открыл дверь и вышел посмотреть, на что — на кого — я налетел. Тело женщины на земле. Малыш, опустившись рядом на колени, ревел во весь голос. Из мечети, где только что закончилась утренняя молитва, начали выходить мужчины. Раздался чей-то крик. Кто-то подбежал к моей жертве. Прочие мужчины грозно двинулись в мою сторону. Не раздумывая, я прыгнул в машину, завел двигатель и умчался. Как добрался до дома, не помню.

У ворот я просигналил, вызывая чокидара[55]— привратника, — чтоб впустил меня.

Безропотный и подслеповатый — мои поздние возвращения, которые он скрывал от деда, обеспечивали ему неплохую прибавку к жалованью — слуга распахнул ворота. Я остановил машину на дорожке, заметив наконец, как бешено колотится сердце в груди. Шариф Мухаммад вернулся с утренней молитвы почти одновременно со мной, он вошел через маленькую калитку. Увидел, как я сижу в машине, опустив голову на руль.

— Садиг Баба, с тобой все в порядке? — постучал он в стекло.

Я молча поднял голову. Глаза у меня, наверное, были совсем безумными. Он открыл дверь, которая, оказывается, даже толком не была заперта.

— Что случилось, Садиг Баба? Ты как будто привидение увидел.

Я сидел неподвижно, не в состоянии пошевелиться.

Шариф Мухаммад печально вздохнул. От него-то чокидар не обязан был скрывать мои похождения, и Шариф Мухаммад регулярно выговаривал мне за пьянки, а я регулярно смеялся ему в лицо. Он помог мне выбраться из машины, не подозревая истинной причины моего шокового состояния — запах, от меня исходивший, казался, должно быть, достаточно ясным объяснением. Он повел меня к дому, увещевая и вычитывая, но вдруг замер, увидев капот автомобиля.

— Что это, Садиг Баба? — резко бросил он.

Я посмотрел, куда он указывал — на смятый и окровавленный передний бампер. Я услышал собственный стон и понял, что, видимо, стонал все это время.

— Кровь! Чья это кровь, Садиг Баба? — Он до боли стиснул мой локоть. — Что ты натворил?

Не в силах ответить, я разрыдался. Прикрыв глаза, я увидел их как наяву. Женщина на земле. Ребенок на коленях рядом с ней.

— Чья это кровь? — встряхнул меня Шариф Мухаммад. — Кого ты сбил? Где это произошло?

Я промямлил что-то, вдруг вспомнив это место. В Карачи улицы, как правило, не имеют названий, люди ориентируются по приметам. Я, как мог, объяснил — магазинчик мороженого, рекламный щит, булочная.

— И ты сбежал, Садиг Баба?

Вопрос прозвучал утвердительно. Позже мне стало стыдно: он ведь даже не усомнился в своем предположении. Знал наверняка, что я сбежал, и спрашивать ни к чему. И совсем не удивился.

Шариф Мухаммад втолкнул меня в дом.

— Поеду, посмотрю, что там, — сказал он жестко, но вместе с тем ласково, видимо ожидая возражений с моей стороны.

Но сейчас мне даже не потребовалось себя сдерживать. Все еще пытаясь унять дрожь, я благодарно кивнул в ответ:

— Да, да, съезди посмотри, Шариф Мухаммад. Может, им нужна помощь. — И тут я опять застонал, почти завыл — так испугался звуков собственного голоса. Покровительственных, снисходительных интонаций.

Я добрел до постели и в прохладе кондиционированной комнаты провалился в сон — безразличный к жаре наступившего дня, к жизни и смерти сбитой мною женщины и горю ребенка, который, возможно, осиротел по моей вине.

Отоспавшись — спокойно, без сновидений — я пошел проверить, как обстоят дела. На пороге гостиной я столкнулся с Шарифом Мухаммадом, который как раз сообщал деду, что я натворил.

— Она умерла. Остался маленький мальчик.

— Сколько лет ребенку? — поинтересовался Дада.

— Четыре или пять. Меньше, чем было Садигу Баба, когда он переехал к вам.

Дада расхаживал по комнате, заложив руки за спину. На этих словах он остановился и сурово нахмурился. Шариф Мухаммад продолжал, не обращая внимания на недовольство хозяина:

— Мальчик все плакал и плакал. Я оставил его на попечение старого имама из масджид[56].

Масджид улицы, где погибла его мать. Они попробуют разузнать, кто она… была. Откуда родом.

— Хм. Да, мальчика нужно вернуть его семье. Мы сделаем, что сможем. — Дада вновь принялся мерить шагами гостиную, определенно посчитав вопрос с мальчиком решенным.

Шариф Мухаммад, вероятно, тоже, поскольку сменил тему:

— А что Садиг Баба?

Дед помрачнел. Я, признаться, тоже никогда не слышал, чтобы Шариф Мухаммад посмел разговаривать с хозяином в таком тоне. Дерзко. Требовательно. Властно.

— Ты, кажется, имеешь собственное мнение, Шариф Мухаммад?