Мастер проклятий - Матвей Курилкин

Рубио же никак не проявлял признаков усталости. Старик, оказался будто из железа. Пожалуй, зря я называю его стариком — не так уж он и стар. Лет сорок, не больше. Возраста ему добавляют седые, нечесаные космы и неопрятная борода, да лохмотья, в которые он одет. Да и актерский талант играет не малую роль — там, в вагоне с жандармами, в этом опустившемся бездомном никак нельзя было заподозрить столь сильного и ловкого воина.

Свою лежанку он сделал гораздо тщательнее, но на этом не остановился. Сначала ловко, демонстрируя большой опыт, нарубил веток для навеса от дождя, потом, раздевшись вымылся в том роднике, и пинками заставил меня проделать то же самое. Нарвал подорожника и, разжевав, налепил на мои мозоли, не обращая внимания на сопротивление — мне было стыдно, что пожилой человек после долгого перехода меня еще и обслуживает. А после всего, уже в полной темноте, нарыл ножом корней камыша[19], которые предложил употребить сырыми.

— Лучше, конечно, запечь, — пояснил он. — Тогда вообще на вкус — чистый картофель. Только костра разводить нельзя. Пустынными местами идем, безлюдно, но и костер поэтому заметить могут, если вдруг искать нас будут. Вообще, странно, что до сих пор не ищут. Даже если остальные из вагона разбежались, их уже давно должны были переловить, и сообразить, что не всех поймали. Ума ни приложу, почему так получилось?

Ночь прошла спокойно. Утро встретил, дрожа от холода, с отвращением глядя на бодрую и неунывающую физиономию Мануэля. Впрочем, умывание в холодном ручье помогло проснуться, а энергичная зарядка, которую я проделал, глядя на спутника — разогреться.

— Ха! — старик не преминул прокомментировать мои действия. Сам он с зарядкой уже закончил, и теперь чистил свеженакопанные корни камыша. — Так-то, малыш! Глядишь, еще и сделаем из тебя человека! А то посмотри на себя! Не молодой парень, а глист в корсете!

— Жрать нечего было, вот и худой, — привычно огрызнулся я, о чем тут же пожалел. Мне была прочитана целая нотация о том, что тот, кто хочет — ищет возможности, а остальные — оправдания.

— Слушай, старик! — я, наконец, нашел в себе силы перейти на «ты». — Почему ты такой бодрый и веселый? В поезде ты совсем иначе выглядел. Грустный был, печальный, и еле двигался.

Рубио посмотрел на меня с сочувствием:

— А ты совсем дурачок, да? С чего бы мне демонстрировать бодрость перед синемундирниками? Ты это, может быть, поймешь, потому что даже медведя, говорят, в одной северной стране на велосипеде кататься учат. А пока просто запомни: чем меньшего от тебя ждут, тем больше шансов удивить врага. Смертельно удивить. Мы с тобой — крысы. Мы должны прятаться и убегать. Мастерски прятаться. Притворяться доходягами, умирающими. А уж потом, когда враг повернется спиной и перестанет ждать угрозы — вот тогда нужно бить. Крепко бить, так, чтобы один удар — один труп. Запомнил?

— Нет у меня врагов, — сравнение с крысами было неприятно. — И в спину я никого бить не собираюсь.

— Смелое утверждение для того, кто буквально накануне пристрелил в спину двух жандармов. Я же и говорю — дурачок совсем, — снисходительно отмахнулся Мануэль. — У тебя во врагах — целая церковь вместе с государством. Причем не одно — говорят, эта зараза везде появляется. И если ты этого не поймешь, тебя быстро убьют. То, что ты не хочешь с кем-то воевать, еще не значит, что с тобой не хотят.

Спорить я не стал, благо Мануэль уже закончил чистить корешки, и можно было промолчать без потери достоинства. Пора было отправляться. Мы, пожалуй, даже припозднились — было не просто светло, небо на востоке окрасилось в нежно-розовый цвет, до восхода оставались считанные минуты.

За весь день мы так никого и не встретили — станции и мелкие городки обходили по широкой дуге. Поездов тоже не было — ни одного, ни во встречном направлении, ни в попутном, что выглядело довольно странно. При нынешнем бурном развитии железнодорожного транспорта не встретить за день ни одного паровоза — это действительно невероятное событие. Что-то точно происходит, и только я один, оторванный от цивилизации, не в курсе. От этого я нервничал, и даже чуть не совершил глупость — при приближении к очередной станции не захотел сворачивать. Думал пробраться аккуратно, посмотреть, что и как. Рубио не дал. В своей любимой манере — одними язвительными шутками и вопросами.

— Ты иди, молодой. Только ружжо свое оставь жандармское. Никто ведь не поверит, что оно твое. И револьверы тоже оставь — все равно воспользоваться не успеешь. Там ведь в таких поселках-то все друг друга знают, каждая новая рожа — событие. А твоя и подавно. Ты сходи-сходи, порадуй местных. У них жизнь-то скучная, событий обычно — раз два и обчелся. Да и нашего брата неблагонадежного из таких мелких поселений давно повывезли, потому что некому там нас контролировать. Вот удивится народ, когда увидит!

— На мне не написано, что я неблагонадежный, — возражал я.

— Как раз очень даже написано! Прям крупными буквами, на лбу. Ты посмотри на себя! Одежда ветхая, штопаная. Худой. Глаза голодные. Да тебя первый же жандарм или чистый остановит. А если жандарма не встретится, так его обязательно приведут! Найдутся добрые люди. Такое развлечение себе и землякам устроят, любо-дорого!

В общем, отговорил меня Мануэль. Не сказать, чтобы я всерьез ему поверил, но насчет оружия он был прав, а оставлять винтовку не хотелось. Не тогда, когда до дома остается больше ста миль, и неизвестно, кто еще нам встретится.

Ночевка в этот раз вышла голодная, зато под крышей — набрели на пустующую пастушью хижину. Съестного найти не удалось, зато хижина оказалась оснащена очагом и небольшим запасом сухих дров, так что получилось даже уютно.

Покинули гостеприимное жилище опять на рассвете, а уже к закату остановились, разглядывая предместья Сарагосы. Возле города мы оказались со стороны грузового вокзала, как и уезжали. Только теперь ближайшие постройки как-то непривычно пустовали. Собственно, за полчаса наблюдения, никакого движения в обозреваемой части города мы так и не увидели. Зато вновь услышали выстрелы. Стреляли где-то далеко, ближе к центру, и не слишком часто, но услышать пальбу в спокойной и сонной Сарагосе было очень странно.

— Беспорядки, смотри-ка! — удивился Рубио. — Вот уж не думал, что в этом болоте найдутся те, кто захочет защищаться!

А я вдруг подумал, что мои родители как раз могут находиться там, где стреляют. Эта мысль настолько меня взбудоражила, что я тут же поднялся на ноги, и пошел в город. Даже не скрываясь. И уж точно не слушая недоуменных воплей Рубио, который хоть и возмущался, но не отставал.

Правда, оказавшись среди домов, я поубавил энтузиазма. Если меня пристрелят в двух кварталах от дома, родителям от этого легче не станет. Двигаться стал осторожнее, и перед тем, как выйти на открытое пространство, некоторое время осматривался, надеясь заметить опасность.

— Да объясни ты, наконец, куда ты рванул так нагло, будто бессмертный? — Мануэль, поняв, что ко мне возвращается здравый смысл, утроил напор.