Крыса-любовь - Мойя Сойер-Джонс

Если долго плясать вокруг правды, кому-нибудь непременно отдавят ногу.

Арт Стори

Сцена нашей встречи с Мишель в больнице получилась… ну, скажем, весьма напряженной. Мишель и так была не в себе от вида Гордона — тот пластом лежал на кровати, весь утыканный разными проводками, как атомная бомба в плохоньком боевике. Мишель явно не ожидала подобной картины. Умереть (даже ненадолго) было совершенно не в духе Гордона. Такого внезапного и безответственного поступка Мишель скорее могла бы ждать от меня. Но от Гордона?

— Ну что, доволен? — возопила Мишель, когда выяснилось, что Гордон впал в кому. — Ты убиваешь его! Понял? Убиваешь собственного брата!

Она, конечно, перегнула палку, хотя после моего визита у Гордона действительно случился повторный приступ, а потом наступила кома. Но можно ли с уверенностью сказать, что этот приступ вызвал я? Я вовсе не хотел его расстраивать, наоборот, думал, что от моих слов ему полегчает. Думал, Гордону нужна поддержка. Кто ж знал, что он так отреагирует на мою речь? Кто ж знал, что он выдернет капельницу из вены, сорвет датчики с груди и отшвырнет одеяло? Кто ж знал, что он кинется бежать по коридору мимо кабинета сестер — крылья больничной рубашки хлопают, голый белый зад трясется мячиком?

Кто бы мог подумать, что недавний покойник сможет долететь до самой двери в вестибюле? И даже пробежать по аллее? И кто мог знать, что он свалится на капот той самой машины, что доставила его в больницу четырьмя часами раньше? И что дежурить в машине будет та же смена (тот самый санитар, который заинтересовался моей теорией насчет свинины)?

— Уж теперь это точно не из-за свинины, друг, — сказал мне санитар, пока катил Гордона назад, в больницу. — Разве что кто-то выжал свиную отбивную ему в капельницу.

Он пошутил, чтобы разрядить обстановку, только и всего. Может, этот парень покажется вам бесчувственным (как и мне поначалу), но, думаю, у него были свои резоны. Он ведь каждый день видит людское горе и, наверное, знает, что нужно человеку в такие моменты. И шутка была, если уж на то пошло, остроумной, а показалась бы мне еще остроумнее, если б ее не услышала Мишель.

Даже в лучшие времена у Мишель туго с чувством юмора. Шуток она не любит. Шутки для типов вроде меня.

— Ты что, кормил его животными жирами?! — взвизгнула Мишель. — Господи, Стори, это же твой брат! Ты убиваешь родного брата!

С этой минуты события вышли из-под контроля. Ей— богу, я ничего не мог с этим поделать. Судите сами.

После сеанса с Джули я пошел к агенту по недвижимости и отсрочил свое изгнание из мастерской. Затем прямиком отправился в больницу. Увидев Мишель в отделении интенсивной терапии, я искренне поверил, что все обошлось. Я даже позволил себе расслабиться (непростительная глупость вблизи Мишель).

Мишель листала глянцевый каталог мебели и обоев. Я счел это добрым знаком — кто станет думать об отделке квартиры, если в прихожей поджидает Смерть? Еще лучше было то, что Мишель со мной не поздоровалась. Она только подняла на меня глаза, перевернула страницу, тяжко вздохнула и снова уткнулась в каталог. После чего я отбросил мысль о братских объятиях, которые, учитывая исключительность момента, уже готов был раскрыть. Я молча сел напротив Мишель и стал ждать.

Рядом с Мишель сидели ее родители, Сандра и Тони. Сандра деловито снимала со своей синей юбки налипшие ворсинки и аккуратно отправляла их в чашку из-под кофе. Сандра — миниатюрная, сухонькая, болезненно опрятная женщина; взгляд у нее неизменно опущен, а воротничок неизменно поднят. Ее муж, Тони, здорово сохранился для своих семидесяти: он загорелый и подтянутый. Представьте себе куклу «Кен на пенсии» — и получите вылитого Тони. Он спокойно угнездился у двери палаты, сложив руки на коленях, и ничего не делал, только иногда указывал Сандре на пропущенные ворсинки.

— Вот, смотри… здесь… и здесь… ты пропустила целый участок. Тут нужна система.

— Привет, Сандра. — Я улыбнулся.

По-моему, улыбка как раз подходила к случаю: не слишком широкая, но все же заметная. Скорее этакая мужественная усмешка с оттенком горького понимания. Сначала я сомневался, нужно ли вообще улыбаться в такие минуты (если спросить Мишель, ответом было бы категорическое «нет!»), но в итоге решил, что, как единственный кровный родственник больного, могу сам устанавливать правила поведения.

Признаться, меня подогрело и то соображение, факт, что улыбка наверняка разъярит Мишель. Невестка из себя выпрыгивает, если мне удается сойти за воспитанного человека.

— Здравствуй, Арт. — Сандра тоже слегка улыбнулась, после чего покосилась на Мишель, словно спрашивая, не слишком ли она со мной дружелюбна. (Судя по ответному взгляду, слишком.)

Я улыбнулся и отцу Мишель:

— Привет, Тони. Все работаем?

Едва договорив, я готов был пнуть себя за эти слова. Я сделал непоправимое: дал Тони возможность поговорить о себе.

— Кто работает? Я? — Тони самодовольно фыркнул, потянулся и вольготно закинул руки на спинки соседних кресел. — Мне нечего делать и некуда торопиться. На тот свет не опоздаешь!

Тони гордится своим бездельем. Три года назад он отошел от дел (его фирма специализировалась на производстве рекламных шапочек и футболок). В тот день, когда Тони навсегда закрыл за собой дверь офиса, он поклялся, что пальцем больше не пошевелит до гробовой доски.

— Сорок пять лет я вставал по утрам и знал, что у меня куча дел. И я их делал. И не жаловался. Спроси Сандру. Я жаловался, Сандра? Ты хоть раз слышала, чтобы я хныкал? Видишь? Она качает головой. Хныкать — не мужское дело. Мужское дело — выполнять то, что должен. Согласен, Артур?

Тони зовет меня Артуром. Ему так проще. Он не может смириться с тем, что Арт — это полное имя.

— Я так думаю, Артур, — продолжал Тони, — что заработал право ничего не делать. Сорок пять лет гнул спину, а теперь вот могу посидеть и отдохнуть. Но ты совсем молодой, у тебя впереди еще годы работы. Небось трудно представить, каково это — сидеть и ничего не делать?

— Ему-то как раз труда не составляет. — Мишель удалось вклиниться в разговор. — Правда же, Стори, тебе не надо сильно напрягаться, чтобы представить, как ты бездельничаешь?

Терпеть не могу подобных фортелей. Только что я мог поклясться, что Мишель вся погрузилась в созерцание стеллажа от Терренса Конрана. Так нет же: едва представилась возможность уязвить Арта, как Мишель мигом всплыла на поверхность. И обратно в глубину, похоже, не собиралась.

Мишель вроде настырной мухи: вьется и вьется вокруг тебя, зудит над ухом, норовит сесть на нос — словом, так и напрашивается на удар. Жужжать она уже начала; вопрос только, надо ли было бить?

— Пойду спрошу, можно ли заглянуть к Гордону, — сказал я и встал.

— Пожалуй, не стоит, — отрезала Мишель. Ее крылышки расправились: она готовилась взлететь.