О пауках и собаках - Алиса Рудницкая

Марта, поджав губы, тряхнув гордо рыжими кудрями, торопливо переключилась на работу. Ничего ее не раздражало больше, чем критика и безразличие к себе. И прекрасно – пусть вспомнит, кто Эйнар такой. Зато Магрит посмотрела на Эйнара с благодарностью – ее больше всего раздражало, когда дочь периодически забывалась, и считала свои отношения с Эйнаром серьезней, чем они есть.

Раздался условный стук в двери и в подвал заглянул пухлощекий Ойнар, младший сын, довольный, словно выиграл три партии в трит подряд. Оставляя на полу грязевые следы, он подбежал к Эйнару и с самодовольной улыбкой провозгласил:

– Я все узнал! То узнал, что ты, си-лор еще не знал – и нечего было меня недооценивать.

Никто в семье Лергена не поддавался с такой легкостью на манипуляции, как бедолага Ойнар. Бойкий, даже хитрый острослов по отношению к другим – и совершенный слепец по отношению к себе. Но Эйнару было приятно видеть, как Ойнар рад и горд – это хоть немного красило его некрасивое рыхлое лицо с маленькими глазами.

– Уверен? – насмешливо приподнял он бровь. – Мне кажется о Гайнере лор Ранетреле и его семье я знаю уже больше, чем о своей.

Эйнар собирал слухи и факты о Ранетрелах еще задолго до той ночи, но без особого азарта, отдавая эту проблему на откуп дяде. Теперь дело стало слишком личным. Эйнар сам, только сам, должен разобраться, но даже если бы считал иначе, Авель мстить помогать не стал бы – пусть щенята сами меж собой грызутся.

Чтобы сделать болезненный укус, нужно знать самое слабое место. У Эйнара было много вариантов, мелких грешков Гайнера... слишком много, чтобы найти по-настоящему эффективный.

– Его сестра! – выставили желтые зубы Ойнар.

– Отношения, говорят, между ними холоднее чем, воды  Эллейского залива, – заинтересовался Эйнар.

– Все так говорят, да? Слуги это видят, благородные лоры тоже, и сама эта Рейна ничего не замечает, скорее всего...

– Чую, сейчас будет грязная история, – дремавший в углу с охапкой медвежьего меха Тирин, встрепенулся. Его таланту засыпать в любом месте и положении, Эйнар даже несколько завидовал.

– Только давай без подробностей, – пробурчала Магрит. Она как раз взялась нарезать хлеб, мясо и сыр, чтобы накормить всех... – Приличные все же люди...

Дети с матерью спорить разумно не стали, хоть все дружно посчитали, что самая неприличная здесь – она.

– В общем, есть у этого белобрысого выродка тайная порочная страсть к прекрасной сестрице. Муж сестры моей подруги дружен с их ночным садовником...

– Ночным садовником? А что есть дневные и ночные садовники? – Марта так удивилась, что даже перестала обижаться.

– Только у тех, кто может позволить себе выращивать лунные лилии с Эквариуса, – пояснил Эйнар. А ведь он и не вспомнил о нем! Всех слуг во всех замках Ранетрелов выучил, а про того, кто приходит лишь в ночь полнолуния, чтобы удобрить землю и избавиться от мертвых листьев, даже не подумал.

– Ну да, так вот... – слушать о цветах Ойнар не хотел, он рассказывать хотел.  – Увидел этот садовник однажды, как на балконе в спальне Гайнера лора Рейна, сестра его достопочтенная стоит в виде практически голом, и рыдает такая, рыдает, сопли размазывая, как простолюдинка какая. Понаблюдал тайком – оказалось и правда простолюдинка – служаночка одна из замка, которая на Рейну больно похожа...

– Кроме волос? – уточнила, заинтересовавшись неприличной историей, Магрит.

– Мать, не перебивай меня! Ясно дело, что парик ей дан. И клятвенный камень, так что, бедняжка, никому и знаком намекнуть не может, что хозяин свою сестренку мечтает оседлать, но пользуется тем, что есть.

Это были просто замечательные новости. Впервые за последние три дня, Эйнар искренне развеселился, почувствовал азарт. Сразу десятки смутный идей, как использовать грязный секрет Гайнера... Конечно же, не простой шантаж – это скучно и опасно. К тому же Эйнар всегда предпочитал одним действием достигать сразу несколько целей.

А его главная цель  –   любимый дядюшка Авель.

Эйнар прикрыл глаза. Почувствовал себя безумцем от внезапного прилива вдохновения. Ненадежный, сложный, низкий план... Зато – интересная игра.

– Неужели оно тебя так надо? Мстить этому идиоту, – впервые за вечер подал голос сам Лерген. Он единственный не помогал Эйнару с артефактом для прохода в Междумирье, а тихо работал над старыми заказами за всю семью. – Твоя мать бы этого не одобрила. Вижу же, собираешься бороться с дерьмом дерьмовыми методами... словно Авель.

Эйнар поморщился от грубости, непроизвольно потянулся к волосам, дернул себя за прядь... глупая привычка, чтобы прогонять болезненные воспоминания.

– Моя мать – мертва. Мертва потому, что так не одобряла... нечистых методов. И отец мой мертв поэтому. И не тебе говорить о честности и справедливости, Лерген. Ваша семья не только безгрешные трудяги, невинные ювелиры. Вы воры, мошенники и контрабандисты – и не ради благого дела, а ради денег и собственного удовольствия. Я не только дядюшкин ученик, но и ваш... Я хочу делать то, что мне нравиться.

Каждый раз, каждый проклятый морской бездной раз, Эйнар терял весь самоконтроль, говорил зло, говорил, что думал, стоило только Лергену вспомнить о его матери.

Только перед Лергеном Эйнар и позволял себе это – побыть вновь  несдержанным мальчишкой. Как в детстве, когда его матушка, девушка из скромного рода, которой просто повезло с окрасом, впервые тайком привела маленького надменного лора к своему старому другу, к обычному, некрасивому, грязному простолюдину  –   Лергену из семьи Лергенов.

Эйнар так ненавидел ее за это, за такой позор. Но и пожаловаться он никому не мог: ни отцу, ни изредка навещающему их дяде – ведь так стыдно якшаться с бродячими псами.

Эйнар так любил ее – за доброту, за ласку, за удивительную мудрость и жертвенность. Матушка была для него воплощением истинной чистоты – такой недосягаемой. Чтобы ее не расстраивать, он притворялся понимающим, таким же добрым... но тогда он очень плохо притворялся, и стоило матери отвернуться, не скрывал своего презрения, своих настоящих чувств. Всякие глупые детские гадости говорил в лицо добродушно ухмыляющемуся Лергену, еще молодому и не такому уродливому.

В детстве это не помогало почувствовать себя лучше, только стыдился потом долго. А сейчас – помогало. Помогало принять самого себя.

Глава двенадцатая, в которой Фрино вспоминает о прошлом

Когда Фрино – растерзанного и еле живого – принесли к порогу его комнаты, небо над