Фронт без линии фронта - Ирина Александровна Дементьева

нему был привязан отрез на платье и конфеты. Катя радовалась не меньше Марфуши.

Вечерами они ходили в кино на Пятницкой. На обратном пути Екатерина Александровна заставляла Марфушу пересказывать картину и объясняла непонятные места. По воскресеньям ездили купаться в Серебряный бор…

Видимо, рядом с наивной, румяной девчонкой Екатерина Александровна сама чувствовала себя моложе, счастливее. Она от души хохотала, когда, опустив в металлический ящик монету и услышав ответ автоматического «точного времени», вежливая Марфуша непременно отвечала: «Спасибо». В один из первых своих дней на Софийской набережной девушка увидела в окно Кремль и замерла: «Такой большой! И в год, чай, не обойдешь…» Катя решительно взяла с вешалки пальто: «Идем!» И они несколько раз обошли вокруг знаменитой стены.

Родные Екатерины Александровны жили в Петрозаводске, и она, выросшая в большой и дружной семье, где было два брата и три сестры, очень скучала по ним. Один из братьев погиб во время финской войны, и Екатерина Александровна тяжело переживала утрату. Марфуша, как могла, ее утешала.

Ночами Катя читала, а утром они, опаздывая на работу, бежали через мост к трамваю, иногда хватали такси. В машине Екатерина Александровна заставляла Марфушу есть печенье или бутерброд и… поедом ела себя, говоря, что не станет больше так поздно читать. Но вечером брала книгу и вновь читала до утра…

— Она сделала меня человеком, — говорила нам впоследствии Марфуша — Марфа Ивановна Лежнина-Соколова. — И специальность помогла приобрести и к книгам пристрастила на всю жизнь. Всю душу мне отдавала…

Рихарда Зорге Марфа Ивановна не знала. Но помнит, как несколько раз его ждали. Однажды в доме накануне Первого мая гостила Катина сестра Муся, и они с Марфушей даже ушли ночевать к подруге: Екатерина Александровна была почему-то уверена, что на праздники прилетит муж…

Он не приехал, не приезжал больше.

— Нам не довелось лично познакомиться с мужем старшей сестры, — вспоминает Мария Александровна Максимова, работающая в Госплане Карельской АССР, — но мне всегда казалось, что мы хорошо его знаем. Катя говорила, что он — ученый, специалист по Востоку. Она считала мужа настоящим человеком, выдающимся революционером. Мы знали и о том, что он находится на трудной и опасной работе. Между прочим, однажды Рихард рассказал ей о неприятных минутах: проснувшись как-то в гостинице в чужом городе, он вдруг забыл, на каком языке должен говорить. Тут же, конечно, вспомнил, но осталась досада на себя: нервы сдают. Вообще-то, по словам сестры, он был очень спокойным, собранным, уравновешенным человеком. Перед отъездом Катя зашивала ему под подкладку большую пачку денег. «Вот какие большие деньги тебе доверяют», — заметила она. «Мне доверяют гораздо больше, чем деньги», — улыбнувшись, не без гордости сказал Рихард. Катя никогда не сетовала на одиночество и ни на что не жаловалась.

Сестры бережно хранят оставшиеся им от Екатерины Александровны вещи, фотографии. Особенно мы благодарны им за любезно предоставленные два портрета Рихарда Зорге, один — подаренный Катюше перед отъездом, второй — присланный из Токио, тот самый, где он выглядит «не очень старым и усталым, скорее задумчивым»… Есть и фотография маленького дворика и комнаты с японскими гравюрами и книжными полками, также присланные из-за рубежа. Думается, это токийская квартира Зорге на Нагасаки-мати, 30.

Что еще сказать о Катюше? Жил человек и, казалось бы, не оставил по себе громкой памяти. Но вот, оказывается, есть Марфуша, считающая себя «произведением» Екатерины Александровны. И другие люди пишут нам в редакцию, заходят… И с ними она успела поделиться тем, чем была богата: самым лучшим из человеческих дарований — талантом человеческого общения, душевным теплом и чуткостью. Всегда исполненная внутреннего достоинства, она не была ни бойкой, ни шумной, совсем не похожей на тех, кого называют «заводилами», и все-таки всегда притягивала к себе других. Ее жизнь как будто не была так тесно, так значимо сплетена с эпохой, как жизнь Рихарда Зорге. Но и ее судьба, ее радости и печали несли на себе печать времени. Тяжело рассказывать грустную историю этих двух хороших людей. Тяжело говорить о женщине, что и в самые мирные дни жила солдаткой. Она писала мужу и оставляла письма у себя, потому что Рихарду можно было передать о ней лишь самые короткие весточки.

«Милый Ика! Я так давно не получала от тебя никаких известий, что я не знаю, что и думать. Я потеряла надежду, что ты вообще существуешь.

Все это время для меня, было очень тяжелым, трудным. Очень трудно и тяжело еще и потому, что, повторяю, не знаю, что с тобой и как тебе. Я прихожу к мысли, что вряд ли мы встретимся еще с тобой в жизни. Я не верю больше в это и я устала от одиночества. Если можешь, ответь мне.

Что тебе сказать о себе. Я здорова. Старею потихоньку. Много работаю и теряю надежду тебя когда-либо увидеть.

Обнимаю тебя крепко, твоя К.»

Это последнее письмо, которое написала мужу Екатерина Александровна. Она зачеркивала фразы, одни слова заменяла другими и не знала, что Рихард уже заключен в одиночную камеру токийской тюрьмы.

Екатерина Александровна Максимова умерла 4 августа 1943 года в деревне под Красноярском. Она так и не узнала о величии подвига, совершенного Рихардом.

Спустя год и три месяца был казнен Зорге. Он не знал, что Катюши уже нет в живых.

Да, трудно об этом писать, хотя люди, о которых идет речь, не склонны были жаловаться на судьбу. И все-таки сказать об этом надо, хотя бы для того, чтобы еще раз воздать должное их мужеству и мужеству многих других семей, живших в те годы по самым трудным законам эпохи. И еще для того, чтобы снова противопоставить жизнь вымыслу: в жизни все суровее, проще, но ведь это и есть подлинный героизм…

Мы все те же

— В сороковом году, — продолжает генерал, — исполнилось пять лет с тех пор, как Зорге последний раз приезжал в Москву. У нас он был известен как Рамзай. Этим именем Зорге подписывал свои донесения, — говорит генерал и вновь открывает папки, читает одно сообщение за другим. Теперь это документы архива, а всего четверть века назад каждый листок содержал сведения чрезвычайной важности, играл неоценимую роль в определении внешней политики первого в мире социалистического государства.

Рихард Зорге не был разведчиком в обычном понимании этого слова. Он действовал как исследователь, как политик, как дипломат. Анализ событий, оценка происходящего, которые он проводил на месте, сделали бы честь государственному деятелю.

Но для меня, когда я сегодня вчитываюсь в его письма, донесения,