Ангел. Бесы. Рассказы - Тамерлан Тадтаев

Я снова поблагодарил моалима и скромно опустил голову, хотя в душе ликовал.

– Слушай меня внимательно, Тамерлан, если ты останешься в моей команде, я назначу тебе зарплату восемьдесят рублей в месяц. Мало? Еще добавлю двадцатку, не перебивай, будешь ездить на все соревнования, которые в стране и за рубежом. Кстати, через две недели в Москве состоится всесоюзный турнир, и вместо Фахреддина махнешь туда ты.

Домой я прилетел на чемпионских крыльях и весь оставшийся вечер отжимался у топчана, на котором после валялся, мечтая о поездке в Москву. У меня на родине был соперник, который хоть и проигрывал мне в отборе на чемпионаты, но все равно ездил на соревнования, потому что был любимчиком тренера. Но, говоря по чести, я просто ревновал его к мастеру, ведь внимание учителя дорогого стоит. И вот теперь мы встретимся в Москве с этим фаворитом, и я порву его к чертям, докажу тренеру, что я лучший, и после такого триумфа попрошу забрать меня обратно на родину. Уж я постараюсь произвести впечатление, зрители будут визжать от восторга.

Я продолжал тренироваться, Фахреддина я использовал вместо манекена, и он летал по всему залу, жалости к нему я уже не питал и вытирал им татами. Моалиму, наверное, тоже было приятно, что у него появился такой талантливый ученик, как я, и через пару дней он должен был выдать мне деньги на билет в Москву. Последняя тренировка перед вылетом в столицу была в пятницу, и я шел быстрым шагом, чтобы не опоздать. На углу я заметил толпу парней в тюбетейках, они о чем-то говорили, но, увидев меня, притихли. В груди застучало, пот выступил на лбу и начал стекать в глазные впадины, я оглянулся, соображая, в какую сторону бежать. Парни в тюбетейках все равно погнались бы за мной и, конечно, отстали бы, потому что я был в прекрасной физической форме, и это-то было обиднее всего. Я чувствовал, что моей блестящей спортивной карьере пришел конец, впрочем, это лучше, чем оказаться под ногами этих ублюдков. Один на один они не дерутся, я убедился в этом на второй же день после нашего прибытия в Душанбе.

Отец повел меня и братишку в парк прогуляться, купил нам мороженое, и мы, усевшись на лавочке в тени чинары, наслаждались эскимо на палочке. Вдруг послышались гиканье, свист, как будто шла охота на зверя, только вместо дичи я увидел бегущего в нашу сторону парня. За ним гналась толпа местных в тюбетейках. На другой стороне дороги стояли милиционеры, жрали мороженое и делали вид, будто ничего не происходит, хотя парень ломанулся в их сторону. Поняв, что от блюстителей порядка помощи не будет, он хотел юркнуть в кусты за нашей скамейкой, но оттуда выскочили еще несколько ребят в тюбетейках и чапанах. Один из них поставил подножку беглецу, и тот растянулся перед нами, сразу вскочил, но тут подоспела основная толпа преследователей и смяла его.

Мне еще никогда не доводилось видеть, как толпа расправляется с человеком. У нас тоже бывали потасовки, как же на Кавказе без этого, но всегда по справедливости: один на один или два на два, смотря как договорятся соперники перед дракой. А тут сто на одного и бьют ногами по голове с такой яростью, как будто хотят отделить ему башку от туловища. Меня тошнило от ужаса, я взглянул на отца, он тоже был в шоке и сидел как пригвожденный. Я привлек к себе братишку, обнял его, чтоб он не видел эту жуткую картину.

Милиция вмешалась слишком поздно, им бы подуть в свои вонючие обслюнявленные свистки раньше, и тогда, может, обошлось бы. Они ведь все видели, но задудели, когда дело было сделано. Толпа отхлынула от парня, а он хрипел и дергался в агонии, голова у него раздулась и была какой-то неправильной формы. Отец встал и сказал, что пора идти. Я взял за руку младшего брата и на трясущихся ногах побрел к выходу. Брат просил папу купить ему еще мороженого, но тот его не слышал, он курил и о чем-то думал, наверное, жалел, что завез свою семью в край, населенный злобными существами. Перед тем как покинуть парк, я оглянулся и увидел, что избитый парень стих и над ним стояли легавые. Позднее я сам улепетывал от местных в тюбетейках, которые пытались снять с меня джинсы или кроссовки. А сейчас они отнимали мою великую мечту стать чемпионом, уж я бы получил в столице золотую медаль в честных, ярких, запоминающихся схватках. Фахреддин тоже был в этой гнусной толпе местных, преградивших мне путь к славе. Он отделился от них, приблизился ко мне и произнес:

– Больше не приходи на тренировки, в Москву поеду я, а ты вали в свою Осетию.

– Но почему? – прошелестел я, будто во рту у меня вместо языка гнил в горькой слюне осенний лист.

– Эй! – крикнул один из парней, размахивая уродским таджикским ножом. Кстати, нож у них называется «корд», а по-осетински – «кард», вроде бы родственные языки, но сколько ненависти исходило от местных, сколько агрессии. – Еще раз попадешься мне на глаза, и я кишки тебе выпущу, клянусь Аллахом!

– Заткнись, – обернулся к нему Фахреддин. – Короче, Тамерлан, еще раз появишься в зале, – соперник мой оглянулся на толпу подонков, – тогда пеняй на себя…

Парни в тюбетейках все грозились меня убить, если еще раз появлюсь в их районе, потом ушли, а я стоял над своей растоптанной мечтой и плакал, как тогда Фахреддин в углу зала.

Школу свою я тоже ненавидел, и ходить на уроки было для меня сущей пыткой, потому что, как только я переступал порог класса, у меня пропадал дар речи. Не знаю, в чем было дело, но мне будто рот кто скотчем залеплял. Я сидел один за партой, как чумной, и отказывался выходить к доске. Учителя махнули на меня рукой, и если кто-то из них бывал не в духе, то ставил двойку или выгонял к чертям. Тогда я вообще забивал на занятия, бежал на остановку, прыгал в троллейбус и ехал на железнодорожный вокзал – смотреть, как прибывают и убывают поезда.

Завуч вызвала в школу маму и посоветовала ей отдать меня в интернат для умственно отсталых.

– Пожалуйста, на говорите так, – просила мать. – Он же рядом стоит и слышит.

– Да пусть слушает, он кретин, понимаете?

– Что вы сказали?

– В нашей образцовой школе таким идиотам, как ваш сын, нет места, так что забирайте своего