Высокая вода - Донна Леон

Пройдя сто метров, он открыл стеклянную дверь за церковью Джезуати и проскользнул в гостеприимное тепло бара «У Нико». Он потопал ногами, расстегнул пальто и приблизился к прилавку. Он заказал порцию грога и смотрел, как официант держит стакан под соском автомата, наполняя его паром, быстро обращавшимся в кипяток. Ром, долька лимона, щедрое вливание чего-то из бутылки, и вот бармен поставил стакан перед ним. Три куска сахара, и Брунетти обрел спасение. Он медленно помешал напиток, взбодренный идущим от него ароматным паром. Как и большинство напитков, этот был не столько вкусен, сколько ароматен, но Брунетти давно свыкся с этим и больше не разочаровывался.

Дверь снова открылась, и порывом ледяного ветра внесло двух молодых девиц. Они были в лыжных парках, отороченных мехом, который топорщился и окружал их пылающие лица, в тяжелых ботинках, кожаных перчатках и шерстяных брюках. С виду это были американки, а может, немки; и часто было трудно понять, насколько они богаты.

— Ой, Кимберли, а ты уверена, что это то место? — спросила первая по-английски, окидывая бар взглядом изумрудных глаз.

— Так в книжке сказано, Элисон. «У Никоу», — она произнесла именно «Никоу», с ударением на первом слоге, — это, типа, фирма. Он знаменит своим gelato.[14]

Чтобы осознать, что сейчас произойдет, Брунетти понадобилась минута. А когда он осознал, то быстро отпил грога, который был еще такой горячий, что обжег ему язык. Стерпев, он взял ложечку и в надежде, что от этого он побыстрее остынет, стал так яростно мешать напиток, что жидкость разве что не выплескивалась из стакана.

— О, вон оно, точно, под теми круглыми закрывашками, — сказала первая, встав рядом с Брунетти и глядя через барную стойку, туда, где знаменитое gelato Нико — продукция, на время резко потерявшая популярность, — действительно лежало под теми круглыми закрывашками. — А с каким тебе вкусом?

— Как ты думаешь, у них есть клюквенное?

— Не-е, это же Италия.

— Ага, я тоже думаю, что нету. Может, мы, типа, будем брать, ну, основные?

Подошел бармен, с улыбкой, отдававшей должное их красоте и лучащемуся здоровью, не говоря уж об их храбрости.

— Si?[15]— спросил он с улыбкой.

— У вас есть какое-нибудь gelato? — спросила одна из них, произнося слово если не правильно, то громко.

Бармен снова улыбнулся и, очевидно, привыкший к таким вещам, быстро вытянул два рожка из высокой стопки на прилавке.

— Какой вкус? — спросил он на сносном английском.

— А какие у вас есть?

— Vaniglia, cioccolato, fragola, fiordilatte, e tiramisu.[16]

Девушки посмотрели друг на друга в большом замешательстве.

— Я думаю, мы лучше остановимся на ванильном и шоколадном? — сказала одна.

Брунетти больше не мог различать их голоса, настолько они были одинаковые, скучные и гнусавые.

— Ага, наверно.

Первая повернулась к бармену и сказала:

— Due,[17]ваниль и шоколад, пожалуйста.

Дело было сделано за секунду, рожки наполнены и переданы через прилавок. Брунетти утешился, как мог, добрым глотком грога, держа полупустой стакан под самым носом еще долго после того, как сглотнул.

Девушкам пришлось снять перчатки, чтобы взять рожки, потом одна держала оба мороженых, пока вторая рылась в карманах в поисках четырех тысяч лир. Бармен дал им салфетки, возможно, в надежде, что это удержит их в помещении, пока они будут есть мороженое, но девушек было не остановить. Они взяли салфетки и аккуратно обернули ими основание рожков, распахнули дверь и исчезли в сгущающейся предвечерней тьме. Когда очередной трамвайчик шарахнуло о причал, бар наполнился печальным гулом.

Бармен посмотрел на Брунетти. Брунетти встретил его взгляд. Оба безмолвствовали. Брунетти допил грог, заплатил и ушел.

Было уже совсем темно, и Брунетти понял, что хочет домой, подальше от этого холода, от ветра, который все еще пронизывал открытое пространство у воды. Он перешел канал перед французским консульством, потом прошел вдоль больницы Джустиниани, по бывшей свалке, и направился к дому. Поскольку шагал он быстро, то добрался туда за десять минут. В парадном пахло сыростью, хотя тротуар был еще сухим. Накануне ночью их всех разбудили сирены, оповещающие о наводнении, но отлив начался раньше, чем вода успела просочиться в тротуарные трещины. До полнолуния оставалось только несколько дней, и на севере, во Фриули, прошли сильные дожди, так что велика была вероятность того, что грядущая ночь принесет первое в этом году настоящее наводнение.

На верху лестницы он нашел то, что искал: тепло, запах свежеочищенного мандарина и уверенность, что Паола и дети дома. Он повесил пальто на крючок у двери и вошел в гостиную. Там он нашел Кьяру — локти на столе, одна рука держит книгу, чтобы не закрывалась, другая сует в рот дольки очищенного мандарина. Девочка подняла глаза, широко улыбнулась и протянула ему дольку мандарина.

— Привет, папа.

Он прошелся по комнате, радуясь теплу, внезапно почувствовав, какие у него холодные ноги. Он встал около дочки и нагнулся достаточно низко, чтобы позволить ей сунуть дольку мандарина себе в рот. Потом еще и еще. Пока он жевал, она заглотнула все, что еще оставалось на блюдце.

— Папа, подержи спичку, — сказала она, потянувшись через стол и вручив ему спичечный коробок. Он покорно извлек одну и зажег ее, держа пламенем к дочке. Из кучки на столе она выбрала мандариновую корку и согнула ее, так что внутренние стороны соприкоснулись. При этом небольшая масляная струйка выстрелила из треснувшей шкурки и рассыпалась разноцветным фейерверком. — Che bella[18], — выдохнула Кьяра, ее глаза расширились от удовольствия, которое не становилось меньше, сколько бы раз они это ни проделывали.

— А еще есть? — спросил он.

— Нет, папа, это был последний. — Он пожал плечами, но лишь после того, как на ее лице отразилось искреннее сожаление. — Извини, я их все съела, папа. Есть апельсины. Хочешь, я тебе почищу штучку?

— Нет, мой ангел, и так хорошо. Я подожду до ужина.

Он наклонился вправо и попытался заглянуть в кухню.

— Где мама?

— А, она в своем кабинете, — сказала Кьяра, возвращаясь к своей книге. — И у нее очень плохое настроение, так что не знаю, когда мы будем есть.

— Откуда ты знаешь, что у нее плохое настроение? — спросил он.