Алая карта - Буало-Нарсежак

— Когда это случилось?

— Точное время назвать трудно. По мнению Ларсака, между десятью и одиннадцатью вечера. Вы уж меня извините, мсье Эрбуаз, у меня сегодня мало времени, поболтаем в другой раз. Мне бы тоже не помешал отдых, но здесь никому нет дела до медсестер. Как говорится, крутись или сдохни.

Итак, Жонкьер мертв. Я все еще не могу в это поверить. Перед глазами стоит «картинка» вчерашнего вечера: Жонкьер достает сигару и закуривает. Как долго это воспоминание будет мучить меня? Да, у него закружилась голова, он потерял равновесие и упал, иного разумного объяснения нет. Обычно я надолго растягиваю утреннюю церемонию — принимаю душ, бреюсь, одеваюсь, — но сегодня тороплюсь присоединить свой голос к хору общих сожалений. Впервые за много месяцев во мне — вот ведь странность! — снова пробудилась жизнь. Я написал, что тороплюсь, хотя давным-давно забыл сладостное чувство возбуждения, когда кровь начинает быстрее течь по жилам. Спасибо, Жонкьер.

Я спускаюсь в большой салон, пожимаю руки мужчинам, прислушиваюсь к разговорам и замечаю Вильбера — он что-то объясняет собравшимся вокруг него слушателям. Меня тоже окружают — видимо, надеются, что я, как бывший «компаньон» покойного по столу, сумею пролить хоть какой-то свет на загадочную смерть.

— У него действительно подскакивало давление?

— Держалось в районе 200.

— Ничего фатального, у меня 180, и я никогда не чувствовал себя лучше. Причину несчастья следует искать в чем-то другом.

— С некоторых пор Жонкьер выглядел озабоченным. Видимо, плохо себя чувствовал. Он никогда ничего не говорил о свое состоянии за столом?

— Нет.

Кто-то сообщает мне: «Его брата уже оповестили, он должен появиться сегодня вечером. Других родственников у Жонкьера не было».

Я выхожу из дома и направляюсь к тому месту, где обнаружили тело. Там собралось несколько любопытных. Одни стоят задрав головы и пытаются на глазок определить расстояние между солярием и землей. Высота не бог весть какая, но метров двенадцать будет. Другие угрюмо молчат, разглядывают место, куда «приземлился» Жонкьер, и предаются невеселым мыслям. Все понимают: если несчастный внезапно потерял равновесие, причиной тому стал инфаркт, но заговорить об этом никто не решается. Инфаркта здесь боятся не меньше рака, вот и предпочитают винить слишком низкое ограждение, жару, несварение и даже неосторожность жертвы… В самом деле, достаточно слишком сильно перегнуться и… Обитатели «Гибискуса» сходятся в едином мнении: «Я никогда не поверю…», «Болезнь коварна…», «Надеюсь, этот проклятый солярий закроют…» Постепенно гнев вытесняет печаль и подавленность.

Около десяти появляется полицейский комиссар с двумя типами — видимо, инспекторами. Я не слишком сведущ в полицейских делах, но твердо решил не сообщать им, что был с Жонкьером на террасе незадолго до его гибели. Расскажи я об этом комиссару, пришлось бы объяснять, зачем я в тот вечер отправился в солярий. Сыщиков не касается ни ссора Жонкьера с мадам Рувр, ни его намерение покинуть «Гибискус». Им незачем знать, что мадемуазель де Сен-Мемен поручила мне переубедить его. Все это только усложнит и без того непростое дело.

Но что же мадам Рувр?.. Насколько сильно эту женщину поразила внезапная смерть человека, которого я продолжаю считать ее любовником? Достанет ли ей мужества появиться за ужином? Будет интересно понаблюдать за ее поведением.

Прогулявшись по парку, я возвращаюсь к себе, чтобы позвонить дантисту и записаться на прием. Я перестал обращать внимание на кариес, когда решил уйти из жизни, но теперь с этим придется повременить — я хочу дождаться развязки «дела Жонкьера». Пока что никто не интересуется моим мнением о происшествии. Я никому не нужен. Скорее всего, дело быстро закроют, ведь улики практически отсутствуют, а интересы владельцев «Гибискуса» могут пострадать, если станет известно, что один из пансионеров разбился насмерть, упав с террасы солярия. Я жду приглашения в кабинет мадемуазель де Сен-Мемен, но скоро обед, а меня так и не вызвали. Я чувствую облегчение и досаду. Возможно, Вильбер раскопал что-нибудь новое, он всегда знает больше остальных. Глухой, но осведомленный, таков наш Вильбер!

Мое предположение оказывается верным. Я сажусь за стол, он глотает таблетку и сообщает с тихим ликованием в голосе:

— Есть кое-что новенькое!

Он вздергивает брови, морщит лоб, быстро-быстро кивает, как китайский болванчик, и многозначительно улыбается.

— Они восстановили картину происшествия. Несчастный случай. Когда обнаружили тело, никто не подумал об очках. Первой сообразила Клеманс — когда ей стали задавать вопросы, потом Блеш и садовник. Если бы Жонкьер был в очках, их нашли бы рядом с телом — с целыми ли стеклами или с разбившимися, но нашли бы. Обыскали спальню и в конце концов обнаружили злосчастные окуляры. Как вы думаете где?

— Думаю, в самом неожиданном месте.

— Именно так. В корзине для бумаг. Бедняга уронил их… сами знаете, как это бывает… отвлекся, расслабился…

Сделав паузу, Вильбер продолжил:

— Они думают, что Жонкьер решил подышать свежим воздухом. Вы же помните, ему вечно было жарко. Дальнейшее нетрудно представить: он поднимается в солярий, идет по террасе — не слишком уверенно… натыкается на ограждение и — вуаля!

— Такова версия полиции?

— Нет, об этом говорит здравый смысл. Будем логичны!

Призыв произнесен тоном, который отбивает всякое желание спорить по пустякам. Зачем мне ему противоречить? Объяснение, предложенное полицией, вносит в души успокоение. Раз дело не в болезни, каждый обитатель «Гибискуса» имеет полное право обвинить Жонкьера в неосторожности. А если так, нечего разнюниваться. Жонкьера, конечно, очень жалко, но он сам виноват!

— Откуда у вас все эти сведения?

Вильбер бросает на меня озорной взгляд — совсем как кот, загнавший клубок шерсти под кресло. Он улыбается и дает изумительно остроумный ответ:

— Я слушаю!

Настаивать бесполезно. Я возвращаюсь к себе, не закончив обед. Там мне открывается истина. Я ложусь на кровать и тут же вспоминаю, как Жонкьер закуривал сигару… Черт побери! Ну конечно… Я помню это с фотографической точностью. Версия, которую полиция собирается завтра скормить прессе, совершенно ошибочна.

У меня вспотел лоб. Я разволновался. Мысли скачут, как блохи, и подводят меня к выводу, с которым я заведомо не согласен. Нужно вернуться к началу и разложить все по полочкам. Итак: Вильбер считает, что Жонкьер захотел подышать и поднялся на террасу, хотя перед этим куда-то задевал очки и не смог их найти. Но я знаю — я один знаю! — что Жонкьер уже сидел на террасе, когда я там появился, и на нем были очки. Следовательно, у него не было никаких причин часом позже спускаться к себе, а потом снова возвращаться в солярий. В какой-то момент кто-то к нему присоединился, и именно этот кто-то столкнул его вниз.

Потом убийца решил убедиться, что жертва мертва, заметил, что очки Жонкьера не разбились, и решил спрятать их в корзинку для бумаг. Уловка простенькая, даже наивная, но ведь сработало! Полиция, готовая принять самое простое объяснение случившегося, немедленно заявила, что произошел несчастный случай. Нет. Это был не несчастный случай, а преступление… возможно, даже убийство — если человек, толкнувший Жонкьера, хотел, чтобы он упал с террасы. Как бы там ни было, злоумышленник подошел к телу жертвы и увидел, что Жонкьер не дышит, так что звать на помощь не имеет смысла. К чему создавать осложнения, почему бы не направить следователей по ложному следу? С помощью очков…