Павел I - Алексей Песков

5-го же апреля. Светлое Воскресение. Царская милость: манифест о запрещении крестьянских работ на помещиков по воскресным и праздничным дням и о равномерном разделении прочих дней недели «как для крестьян собственно, так и для работ их в пользу помещиков» (ПСЗ. № 17909; см. также примечание 9).

На другой день после коронации «император и императрица на троне в Грановитой палате принимали поздравления» (Лубяновский. С. 115). – «Императору все казалось, что приходило слишком мало народу. Императрица постоянно повторяла, что она слышала от императрицы Екатерины, будто во время коронации толпа, целовавшая руку, была так велика, что рука у нее распухла, и жаловалась, что у нее рука не распухает. Обер-церемониймейстер Валуев, чтобы доставить удовольствие их величествам, заставлял появляться одних и тех же лиц под разными названиями» (Головина. С. 181).

Верил ли Павел всерьез и полностью – всем существом своим, душой и жизнью – в свою сверхъестественную соединенность с миром запредельным, горним и неизъяснимым: в то, что о его царствии присматривают небесные силы бесплотные? Или его вера была не самостоятельна? исходила не из откровений и предчувствий его собственного организма, а была предписана ему символическим языком эпохи – как диктант ученику?

Тут бы можно было присоединиться к великому лингвософскому спору о том, что чем определяется: язык – мышлением или мышление – языком. Мы не можем поддерживать ни первую, ни вторую версию, ибо полагаем, что между языком и мышлением существует система взаимных согласованностей, а посему думаем, что не будь у Павла природной, врожденной склонности к заглядыванию в бесплотную сферу потустороннего бытия – не доверился бы он так живо и энергично языку эпохи, то есть не дал бы ходу преданиям о Михаиле Архангеле, не стал бы тратить миллионы на строительство Михайловского замка, не назвал бы своего четвертого сына Михаилом, наконец, не назначил бы свою коронацию на Пасху.

«Павел I специально приурочил свой въезд в Москву на коронацию к Вербной субботе, а самую коронацию – к Светлому Воскресению . Тем самым Павел приравнивает свое вступление в Москву вступлению Христа в Иерусалим в качестве Мессии, Царя и Искупителя, а свою коронацию – к окончательному прославлению Христа, воцарившегося и искупившего человечество» (Живов, Успенский. С. 272–273). – Впрочем, приравнивает он все это как-то так, что у нас остаются сомнения насчет полноты его веры в искупительную и спасительную силу своего сана: он, кажется, понимает, что его коронация – это спектакль, исполненный на языке, способном высказать понятия об авторитете верховной власти только через приравнивание царя земного Царю Небесному. Недаром он спрашивает одного из близстоящих: «Ну что, каково я играю свою роль?» Однако понимает ли он, насколько этот язык, естественный в каком-нибудь пятнадцатом или даже в семнадцатом столетии, уместен накануне девятнадцатого века?

Придворная хроника

ФАВОРИТЫ

«На государя сильно влияет императрица, она вмешивается во все дела . Чтобы усилить свою роль, она соединилась с мадемуазель Нелидовой, ставшей ее лучшей подругой после 6 ноября . Оне желали бы устранить князя Безбородко и посадить на его место князя Александра Куракина, дурака и пьяницу, хотели бы определить во главу военной части князя Репнина и управлять всем через своих ставленников» (Ростопчин. С. 182–183).

Мадемуазель Нелидова – это Катерина Ивановна Нелидова, в ту пору девушка сорока лет, из числа первых воспитанниц Института благородных девиц при Смольном монастыре. Она обратила на себя взгляд Павла еще в восьмидесятые годы и с той поры сделалась незаменима при его дворе. «Знайте, что, умирая, буду помнить о Вас», – говорил ей Павел (Шумигорский 1907. С. 68). Но, кажется, это признание было отблеском не любовной страсти, а только душевного притяжения. «Разве я искала в Вас для себя мужчину? – говорила Нелидова Павлу. – Клянусь Вам, с тех пор, как я к Вам привязана, мне все кажется, что Вы моя сестра» (Осмнадцатый век. Кн. 3. С. 435). Императрица Мария Федоровна долгое время искренне ревновала супруга, но в конце концов поняла, что только Нелидова способна гасить молнии Павлова гнева, и сочла за благо сделать ее своей наперсницей.

Нелидова думала, что сам Господь предопределил ей хранить государя, и она, неосязаемо для Павла, подбирала ему в близстоящее окружение таких людей, для которых ее слово было весомее их собственного мнения. За это ее, естественно, ненавидели все, кто не мог подступиться к Павлу мимо нее.

«Мне случилось на бале, в день бывшего празднества, видеть, что государь чрезвычайно рассердился на гофмаршала и приказал позвать его к себе, без сомнения, с тем чтобы сделать ему великую неприятность. Катерина Ивановна стояла в это время подле него, а я – за ними. Она, не говоря ни слова и даже не смотря на него, заложила свою руку за спину и дернула его за платье. Он тотчас почувствовал, что это значило, и отвечал ей отрывисто: – Нельзя воздержаться! – Она опять его дернула. Между тем гофмаршал приходит, и Павел изъявил ему свое негодование, но гораздо кротчайшим образом, нежели как по первому гневному виду его ожидать надлежало» (Шишков. С. 31–32).

По наружности она представляла полную противоположность с императрицею – Мария Федоровна «была белокура, высокого роста, склонна к полноте . Нелидова же была маленькая, смуглая, с темными волосами, блестящими черными глазами» (Саблуков. С. 12) и «до того умна и любезна, что всякий, говоря с нею, забывал, что она дурна. Павел несколько лет был в нее чрезвычайно влюблен, и она многое из него умела делать» (Долгоруков. С. 143).

«Впрочем, надо заметить, что великий князь отнюдь не был человеком безнравственным; напротив того, он был добродетелен, как по убеждению, так и по намерениям. Он ненавидел распутство, был искренно привязан к своей прелестной супруге и не мог себе представить, чтобы какая-нибудь интриганка могла когда-либо увлечь его и влюбить в себя без памяти. Поэтому он свободно предался тому, что он считал чисто платоническою связью» (Саблуков. С.12).

После Нелидовой самое доверенное лицо императора – Иван Павлович Кутайсов, «некогда турок, после христианин, теперь комнатный слуга» (Ростопчин. С. 93). – «В детстве, во время первой турецкой войны, он попал в плен при Кутаисе, отчего и получил свою фамилию. Павел принял его под свое покровительство: велел воспитать на свой счет и обучить бритью. Он впоследствии сделался императорским брадобреем и, в качестве такового, ежедневно имел в руках императорский подбородок и горло, что, разумеется, давало ему положение доверенного слуги. Это был чрезвычайно смышленый человек, обладавший особенною проницательностью в угадывании слабостей своего господина. Надо, однако, сознаться, что он, по возможности, всегда старался улаживать все к лучшему, предупреждая тех, которые являлись к императору, о настроении духа своего господина. С течением времени он был сделан графом» (Саблуков. С. 31). – «O tempora! O mores! Впрочем, когда же этого и не бывало? Меншиков торговал блинами, Разумовский певал на клиросе, Сиверс был скороходом! Почему же и Кутайсову не быть графом?» (Долгоруков. С. 185)