Сестра моя – смерть - Надежда и Николай Зорины

– Я никого не убивала, папа!

– Папа? Я тебе не папа! Ты мне всю жизнь сломала, а теперь убила ее, мою девочку.

– Твою девочку? – Вот оно что! Значит, эта Аристова была его любовницей. Не долго же он скорбел по маме! Он вдруг мне стал до невозможности противен, просто отвратителен, так, что, кажется, сейчас я действительно способна была на убийство. – Пошел вон! – Я распахнула дверь и бросилась на него, выталкивая из квартиры.

– Ах ты дрянь! – Он все-таки меня ударил, я вскрикнула и отскочила в сторону. – Дрянь, тварь, гадина! Она – это все, что у меня было, а ты ее убила! Но знай, я добьюсь обвинения!

Он выскочил из квартиры, шибанув напоследок дверью. Я по стенке опустилась на пол – осела – с горящей щекой, с исковерканной душой. Что мне оставалось делать? Только умереть.

На полу в прихожей я просидела долго – не хотелось никуда перемещаться, даже шевелиться не хотелось. А потом замерзла и все же встала. А потом зазвонил телефон. Я поплелась в комнату, смутно надеясь, что отец одумался, снял с меня страшное обвинение и теперь звонит, чтобы попросить прощения. Но это оказался не он, а какая-то незнакомая женщина со скорбным голосом. Она мне не представилась – наверное, от горя забыла о приличиях, – она приглашала меня на похороны. Завтра, в двенадцать часов. Она так ласково со мной разговаривала, все время называла доченькой, что приглашение на похороны не показалось чем-то страшным, наоборот, захотелось туда пойти, чтобы быть рядом с этой доброй женщиной, поддержать ее в горе и, может быть, рассказать о своем. Женщина плакала, душа моя тоже плакала. Мне было неудобно спросить, кто умер, я только адрес узнала и записала в блокнот. Скорее всего, это кто-то из моих давно забытых друзей.

Я положила трубку и разрыдалась – бурно, сладко, с наслаждением. Моей тоске нужен был выход – выход нашелся: похороны. Но опять зазвонил телефон. Отец? Или эта добрая скорбящая женщина? Это оказалась тетя Саша.

– Аленушка, здравствуй, – заговорила она нарочито жизнерадостно. – Как ты там?

– Все хорошо. – Мне неприятна была ее жизнерадостность, ее навязчивая забота. – Вы не беспокойтесь.

– Новых гостей не было?

Вот ведь дура какая!

– Не было.

– Я завтра к тебе заеду.

– Завтра? Во сколько?

– Часиков в одиннадцать-двенадцать.

– В это время меня не будет, я уезжаю, – сказала я сухо.

– Куда это ты собралась? – Тетя Саша наигранно засмеялась, делая вид, что не замечает моего тона.

– По делу. – Про похороны мне не захотелось ей рассказывать.

– Жаль. Мы с Машкой идем в поликлинику, а заодно и тебя думали навестить.

Машка. Это единственный человек, которому я еще могу обрадоваться. Невероятно обаятельный ребенок. Только очень больная. Полгода назад ей сделали тяжелейшую операцию на сердце, теперь ей гораздо лучше, но все равно. Мы с ней иногда перезваниваемся – с Машкой можно разговаривать совершенно как со взрослой, хоть ей только недавно исполнилось двенадцать. Да она гораздо умнее любого взрослого. И интересней. Нет, Машке я была бы очень рада, даже тети-Сашину заботу как-нибудь ради нее перетерпела бы, да только я действительно завтра не могу.

– Мне тоже жаль. Машку давно не видела, соскучилась по ней, вы не представляете!

– Так сама к нам заезжай, как освободишься. Маша тоже по тебе скучает, вы ведь такие подружки!

– Может быть, и заеду. – Я это искренне сказала, честное слово, ужасно захотелось увидеться с Машкой. Да не может быть, точно заеду. Прямо с похорон. И привезу ей какой-нибудь подарок. Компьютерную игру или еще что. Нет, я куплю ей диск с фильмом «Амадей», ей должен понравиться.

– Хорошо, будем ждать. А что у тебя за дело, если не секрет? Ты там самостоятельное следствие, случаем, не затеваешь?

– Не затеваю.

– Что-то мне за тебя тревожно. – Тетя Саша вздохнула. – Может, ты действительно…

– Да нет, это другое. Меня попросили… У нас скоро встреча выпускников, – выкрутилась я. – Идет подготовка.

Мне казалось, что вранье мое звучит вполне правдоподобно, но тетю Сашу оно не убедило. По-моему, она мне совсем не поверила, насторожилась и еще минут десять изводила просьбами ни во что не влезать. Я клятвенно заверила ее, что ни во что влезать не собираюсь, и при этом совсем не покривила душой: с расследованиями действительно было покончено.

* * *

Где находится улица Февральская, куда меня пригласили на похороны, я не знала. Как оказалось, не знал и таксист. Он долго с озадаченным видом рассматривал карту города, качал головой, прищелкивал пальцами и наконец вынес вердикт:

– Такой улицы нет.

– Не может быть. – Я не хотела так быстро сдаваться. – Вы посмотрите получше.

– Да что вы мне голову морочите? – обозлился водитель. – Я не первый год езжу, город знаю, как свою квартиру. Нет у нас никакой Февральской.

Наверное, разумнее всего было поверить таксисту, заплатить ему за беспокойство и несостоявшийся вызов, вернуться домой. Очевидно, меня кто-то разыграл: нет никаких похорон, как нет и улицы Февральской. Да в самом деле, разве существуют улицы с таким названием? Улицы называют в честь кого-то или в честь чего-то, а что такого исторически важного произошло в феврале? Ну конечно, это просто глупый розыгрыш.

– Такая улица должна быть, – из какого-то непонятного мне самой упрямства сказала я. – Вот, у меня записано четко и ясно: Февральская, тридцать семь. – Я протянула водителю блокнот, где вчера записала адрес. – Просто тридцать семь, без квартиры, значит, это частный сектор.

– Тогда ищите сами. – Он перебросил мне карту. – Только поскорее.

Поскорее не получилось: в картах и схемах я разбираюсь плохо, с детства не переносила географию. И все же мне удалось ее отыскать, улицу Февральскую, правда, находилась она в такой дали, что я засомневалась, согласится ли туда поехать водитель.

К счастью, водитель согласился, хоть и без особого энтузиазма, и мы наконец сдвинулись с места. Времени уже полдвенадцатого, на похороны опаздывать неудобно, успеем ли? Надо было выйти из дому пораньше, но кто знал, что с этой Февральской возникнут такие проблемы?

Всю дорогу я пыталась сосредоточиться на предстоящем мероприятии, настроение у меня сегодня было почему-то совсем не похоронное, не то что вчера. Не понимаю, зачем я поехала? Я ведь даже не знаю, кто умер.

Женщина, которая звонила вчера, говорила: «Приходи проститься с моей девочкой». «Моя девочка» меня покоробила, потому что именно так назвал отец убитую Аристову – свою скороспелую до неприличия любовь – буквально за час до этого. Скорее всего, эта «девочка» – моя ровесница, потому что женщина – ее мать – говорила мне «доченька», так трогательно говорила. Меня сто лет не называли доченькой, а отец… Потому-то я и решила поехать.