Девочки Гарсиа - Хулия Альварес

бежала река, окаймленная кипарисами, ивами, огромными потеющими папоротниками, толстыми стеблями и пальмами. По илистому дну реки сновали огромные фантастические создания. Ночами, лежа в постели и соединяя звезды в овнов, раков и близнецов, любовники слышали лай и вой счастливых спаривающихся зверей.

– Я люблю тебя, – ликующе сказал Джон, обманутый лаем и воем.

Но Йоланде было страшно. Как только они примутся за слова, неизвестно, что из этого выйдет.

– Я люблю тебя, – повторил Джон, чтобы она последовала его примеру.

Йоланда закрыла оба его глаза поцелуями, надеясь, что этого будет достаточно.

– Ты любишь меня, Джо? Любишь? – умоляюще спросил он. Взамен нужны были слова; ничто другое его не устраивало.

Йо уступила.

– Я тоже тебя люблю.

– Я буду любить тебя всегда! – расточительно пообещал он. – Выходи за меня, выходи за меня.

Со стороны реки донесся звериный вой. Овен ускакал с небес, испугавшись человеческого голоса.

– Раз. – Джон загнул большой палец Йоланды к себе. – Два. – Он загнул ее указательный палец. – Три. – И поцеловал ноготь.

– «Все, что тебе нужно, – это любовь», – как от голода, завывало радио.

– Четыре, – подхватила она, согнув четвертый палец.

– Пять, – хором произнесли вместе.

Их руки соприкоснулись, ладонь к ладони, словно в совместной молитве.

– Любовь, – рычала изголодавшаяся песня. – Любовь… Любовь…

– Джон, Джон, ты тритон! – шутливо пропела Йоланда, оседлав его у пруда Мерритт.

Джон лежал на спине, он только что сказал, что, глядя в небо, понимаешь: все твои поступки ничего не значат.

– Джон-купидон смотрит в небосклон, в Йоланду влюблен, – скаламбурила она, уткнувшись носом во впадинку его ключицы.

Он погладил ее по спине.

– А ты в курсе, что ты маленькая белочка?

Йоланда села.

– «Белочка» не в рифму, – объяснила она. – Надо, чтобы слово рифмовалось с моим именем.

– Джо-лан-да? – возразил он. – Что рифмуется с Джо-лан-дой?

– Тогда используй «Джо». Дружок, свежо, хорошо, – срифмовала она. – Ладно, твоя очередь, – желая получить от жизни добавку радости, она говорила тоном, который переняла у матери.

– Моя дорогая Джо… – начал Джон, но не смог с ходу придумать рифму. Он хмыкал, мычал, гоготал. И наконец ляпнул: – Моя дорогая, милая белочка, я люблю тебя одну и никогда не обману.

Он улыбнулся своей нечаянной рифме.

Йо снова села.

– Тройка с минусом! – Она скатилась с него на траву. – Где ты научился сочинять стишки для открыток?

Джон обиженно встал и отряхнул брюки, словно травинки были частичками раздражающей его сейчас Йо.

– Не все такие чертовы рифмоплеты, как ты!

В качестве извинения она начала игриво покусывать кожу на его бедрах.

Джон приподнял ее за плечи.

– Белочка.

Он простил ее.

Йоланду передернуло. Что угодно, только не белка. Казалось, ее плечи внезапно покрылись мехом.

– Можно я буду чем-нибудь другим?

– Конечно! – Он обвел рукой землю, как будто ему принадлежало все сущее. – Чем ты хочешь быть?

Она отвернулась от него и окинула взглядом горизонт: деревья, скалы, озеро, траву, сорняки, цветы, птиц, небо…

Его ладонь появилась из-за ее спины и завладела ее плечом.

– Небом, – неуверенно проговорила она и почувствовала, что сказала правду. – Я хочу быть небом.

– Нельзя. – Он развернул ее лицом к себе. И она впервые заметила, что его глаза были того же голубого оттенка, что и небесный свод. – Ты сама выдумала это правило, что нужно рифмовать с собственным именем.

– Я, – она показала на себя, – рифмуется с вышина!

– Но не с «Джо»! – Он погрозил ей пальцем. Его взгляд смягчился от страсти. Джон накрыл своими губами ее приоткрытый рот.

– По-испански Йо рифмуется с cielo[30], – упали в темную, безмолвную пещеру его рта слова Йо. «Cielo, cielo», – отозвалось эхо. И как безумная, Йо ринулась в убежище родного языка, где заносчиво моноязычный Джон не смог бы поймать ее, даже если бы очень захотел.

* * *

– Тебе только гребаный мозгоправ поможет! – слова Джона спрыгнули с его языка, словно самоубийцы.

Она ответила, что даже если и так, то необязательно называть их мозгоправами.

– Мозгоправ, – повторил он. – Мозгоправ, мозгоправ.

Она сказала, что нельзя заставлять ее чувствовать себя ненормальной только потому, что она такая, какая есть. Раз уж на то пошло, он такой же сумасшедший, как она. «Господи! – пришло ей в голову. – Я начинаю говорить как он! Раз уж на то пошло!» Еще наполовину влюбленная, она рассмеялась.

– Ладно-ладно, – пошла она на уступку. – Мы оба сумасшедшие. Так что оба и пойдем к мозгоправу, – она поморщилась оттого, что говорила на его языке для пущей убедительности.

Он оттолкнул ее примирительную ладонь. Это ведь она сумасшедшая, не забыли? Он не собирался идти куда-то, чтобы ему вправили мозги.

Она поцеловала его, стараясь убедить без слов, но поняла, что он не убежден.

– Я люблю тебя. Разве этого мало? – не поддавался он. – Я люблю тебя больше, чем следует.

– Видишь! Это ты сумасшедший! – поддразнила она.

В ней зрело недоверие.

Потому что его карандаши всегда были заточены, а одежда аккуратно сложена перед занятием любовью. Потому что он вставлял свой нож между зубцами вилки, дожидаясь смены приготовленных ею яств, которые неизменно отдавали каким-то другим блюдом: лазанья со вкусом яичницы, пудинг со вкусом глазури. Потому что он обвинял ее, что она ест себя поедом, слишком много думая о том, что говорят другие. Потому что он верил в Реальный Мир больше, чем в слова, больше, чем в нее.

Потому что у него была привычка заранее расписывать все за и против, прежде чем что-то предпринять, и сегодня она обнаружила список «за-и-против-Джо-как-жены». Первым «за» стояло «умная», первым «против» значилось «умничает себе во вред». Вторым «за» было «волнующая», вторым «против» – «сумасшедшая» со знаком вопроса.

– Что это значит? – она встретила его на пороге с найденным списком в руке.

– Что там, Ромашка? – Он начал называть ее девочкой-ромашкой после того, как она стала посещать доктора Бола. Стоило Йо впервые назвать ему имя доктора и его расценки, как Джон возмутился: «Это не Бол, а боль в гребаном кармане, вот он кто!» Так его имя стало их общей шуткой. Но про себя, наудачу, Йо называла Бола «доком».

– Какого черта тебе понадобилось составлять список за и против женитьбы на мне? – Йо устремилась за Джоном в спальню, где он начал раздеваться.

– Брось, Ромашка…

– Не ромашкай! Ненавижу, когда ты так делаешь.

– Любит – не любит, плюнет – поцелует… – продекламировал он вместо того, чтобы сосчитать до десяти и не допустить двух потерянных самообладаний в одной комнате.

– Тебе реально необходимо было увериться, что ты любишь меня? – Она вслух прочитала все за и против, качая головой и уворачиваясь, когда Джон пытался вырвать у нее листок. – Доводы против очевидно преобладают. Зачем же ты женился на мне?

– У меня привычка составлять списки. Я мог бы сказать тебе то же самое о словах…

– Словах? – Она шлепнула его списком. – Словах? Разве не я без умолку твердила: «Не говори этого. Не говори этого»? Именно я пыталась не вмешивать сюда слова.

– Я составил список, потому что запутался. Да, да, я запутался! – Джон потянулся к ее руке, но не страстно, а, скорее, чтобы проверить, в каком она настроении.

Она уловила разницу и оттолкнула его ладонь.

– Ой, да ладно, Джо, – его голос звучал более мягко; он сложил свой галстук до размера линейки, накинул на спинку стула свой пиджак.

«Нет» прозвучало из ее уст так же нежно, как если бы это было «да».

– О-о-ох, – ее мягкий и спелый рот приоткрылся, готовый к тому, чтобы он в него вонзился.

– Ну же, дорогая моя, расскажи, что у нас на ужин? – засюсюкал он, притянув к себе ее за ладони.

– Засахаренные спагетти с глазированными фрикадельками и медовым шпинатом. Дорогой, – подколола она его, игриво сопротивляясь.

Он прижал ее к себе и прильнул