Нога как точка опоры - Оливер Сакс

Как только она ушла – я сообщил ей, что лишился аппетита и в ленче не нуждаюсь, – я сразу же взялся за свою ногу с острым, изумленным и почти яростным интересом. В тот самый момент я не узнал собственной ноги. Она была полностью чужой, не моей, незнакомой. Я смотрел на нее, совершенно не узнавая. У меня бывали – как бывают у нас всех – неожиданные странные моменты неузнавания, jamais vu[10]; они кажутся сверхъестественными, пока длятся, но проходят очень быстро, и мы возвращаемся в знакомый и привычный мир. Однако сейчас это ощущение не проходило, а становилось глубже и сильнее.

Чем дольше я смотрел на гипсовый цилиндр, тем более чуждым и непонятным он мне казался. Я больше не мог чувствовать ногу как мою, как часть меня. Она словно не имела ко мне никакого отношения. Она была абсолютно «не-я» – и в то же время присоединена ко мне, более того – была моим продолжением.

Должно быть, дело в гипсе, сказал я себе. Такой огромный предмет – он кого хочешь собьет с толку, хотя странно, почему только теперь он стал так сильно меня тревожить. В конце концов, гипс мне наложили в Одде в субботу. Так почему я теперь, в четверг на следующей неделе, нахожу его таким странным, нелепым объектом, не имеющим ко мне отношения?.. Все было совсем иначе, когда я смотрел на гипс в Одде – я совершенно ясно помнил, что находил его не только защищающим и удобным, но и дружелюбным и радушным, уютным теплым домом, который приютит мою бедную ногу до тех пор, пока ей не станет лучше. Теперь он вовсе не выглядел дружелюбным или теплым. Не мог я и представить себе, как такое могло быть в прошлом. С другой стороны, не казался он и отталкивающим, недружелюбным или враждебным – он не казался вообще никаким, не имел никаких качеств.

В особенности не казался гипс домом. Я не мог представить себе, что он дает пристанище чему-либо, не говоря уже о части меня. У меня возникло чувство, что он или сплошной, или полый – но, во всяком случае, не содержит в себе ничего. Я посмотрел на краешек безжизненной плоти над гипсом, а потом всунул руку внутрь. Действительно, там оказалось так много места, что я засунул под гипс обе руки. Ощущение было невероятно шокирующим и жутким. Накануне, когда я щупал четырехглавую мышцу, я нашел ее «ужасной» – вялой и мягкой, как безжизненное желе или сыр. Однако тот ужас не шел ни в какое сравнение с тем, что я почувствовал сейчас. Накануне, коснувшись мышцы, я по крайней мере коснулся чего-то – чего-то неожиданного, неестественного, может быть, не похожего на живую плоть, – но тем не менее чего-то, в то время как сегодня – что было невозможным – я не коснулся ничего. Плоть под моими пальцами больше не представлялась плотью. Она больше не казалась материальной. Она вообще больше ничего не напоминала. Чем дольше я смотрел на нее и трогал, чем меньше она была здесь, тем больше становилась ничем. Неживая, нереальная, она не была частью меня, не была частью моего тела или чем-то еще. Она не входила никуда. Она не имела места в мире.

То, что не есть Тело, не является частью Вселенной… и поскольку Вселенная – это все, то, что не есть Тело, есть Ничто – и Нигде.

Гоббс

Я что-то потерял – это было ясно. Казалось, я потерял свою ногу – что было абсурдом, потому что вот же она, внутри гипса, в полной сохранности – несомненный факт. Как могли в этом возникнуть сомнения? И тем не менее они возникли. Насчет этой мелочи – обладания ногой – я глубоко сомневался, был совершенно не уверен.

Когда я закрывал глаза, например, у меня совсем не было ощущения того, где находится нога, – не было ощущения, что она «здесь» в противоположность «там», не было ощущения, что она есть хоть где-нибудь, – вообще никакого ощущения. И что можно чувствовать, что можно утверждать насчет чего-то, чего нет нигде? Похоже, что имеет место тяжелое нарушение проприоцепции, обнаруженное в силу чистой случайности, хотя затем мы с сестрой Сулу тщательно его исследовали, – и это каким-то образом стало последней соломинкой. Уже возникли серьезные проблемы и вопросы, в особенности в связи с поврежденной и прооперированной мышцей: ее полной атрофией, отсутствием тонуса, несомненным параличом. И вопросы высшего порядка – явный распад навыков и представлений, так что я больше не мог сообразить или вспомнить, как совершать движения, влияющие на эту мышцу. Вследствие этого возник тотальный, абсолютный, «экзистенциальный» распад, ускоренный обнаружением распада ощущений и чувств; именно тогда и только тогда нога неожиданно приобрела жуткий характер – или, что точнее и менее связано с воспоминаниями, лишилась характера вообще, стала чуждым загадочным предметом, на который я смотрел, который трогал без каких-либо ощущений, узнавания и выявления отношений к целому. Только когда я стал смотреть на нее и чувствовать, что ее не знаю, что она не часть меня и, более того, я не знаю, что это за «вещь» и частью чего является, я потерял ногу. Снова и снова я возвращался к этим трем словам, словам, которые выражали для меня окончательную истину, какими бы нелепыми они ни могли бы показаться кому-то еще. В определенном смысле я таки потерял ногу. Она исчезла, ее не было, она была отсечена сверху. Я был теперь жертвой ампутации, но все же не обычной жертвой, потому что нога объективно, на внешний взгляд, существовала – она исчезла только субъективно, на внутренний взгляд. Таким образом, я, так сказать, перенес ампутацию «интернально». Неврологически, нейропсихологически это был несомненный факт. Я потерял внутренний образ, или репрезентацию, ноги. Имело место нарушение, стирание представительства в мозгу – этой части телесного образа, как говорят неврологи. Отсутствовала часть моей «внутренней фотографии». Я мог бы также употребить некоторые термины эго-психологии, имеющие более чем случайные совпадения с таковыми из неврологии. Я мог бы сказать, что потерял ногу как внутренний объект, как символическое и аффективное имаго. Похоже, что мне требовались оба набора терминов, потому что во внутреннюю потерю были вовлечены и «фотографические», и «экзистенциальные» факторы. Таким образом, с одной стороны, имел место серьезный перцептивный дефицит, так что я утратил всякое ощущение ноги. С другой стороны, имелся симпатический дефицит, так как я в значительной мере потерял привязанность к ноге. И то, и другое подразумевало использование обеих групп терминов – чувство моей личной, живой, любимой реальности было заменено реальностью безжизненной, неорганической, чуждой.

Что могло быть причиной столь полного, столь пагубного изменения, столь полного исчезновения ощущения, такого полного разрушения нервного образа – имаго? Ко мне вернулось давно забытое воспоминание о тех днях, когда я был студентом – практикантом в неврологическом отделении. Одна из сестер позвонила мне в сильном беспокойстве и рассказала по телефону такую историю. К ним только что поступил новый пациент, молодой человек, весь день казавшийся очень милым, очень нормальным – до того момента, когда проснулся после дневного сна. После этого он стал выглядеть возбужденным и странным – совершенно непохожим на себя. Он умудрился каким-то образом выпасть из кровати и сидел на полу, бесновался, кричал и отказывался вернуться в постель. Не мог я бы прийти и разобраться?

Когда я вошел в палату, пациент лежал на полу рядом со своей кроватью и пристально смотрел на одну ногу. Его лицо выражало гнев, панику, растерянность и изумление – в первую очередь изумление с некоторым оттенком испуга. Я спросил его, не вернется ли он в постель и не нуждается ли он в помощи, однако эти предложения только взволновали его; он покачал головой. Я присел на корточки рядом с ним и положил на пол историю болезни. Тем утром его госпитализировали для некоторых обследований, сказал он мне. У него не было жалоб, но невропатолог, зная о его «ленивой» левой ноге (именно это выражение было употреблено), счел, что ему лучше лечь в больницу. Молодой человек весь день прекрасно себя чувствовал, а к вечеру задремал. Проснувшись, он по-прежнему чувствовал себя хорошо до тех пор, пока не пошевелился на кровати. Тут он обнаружил, по его выражению, в своей постели «чью-то ногу» – отрезанную человеческую ногу, совершенный кошмар! Он был поражен, испытал изумление и отвращение – никогда он не испытывал и даже вообразить себе не мог такой невероятной вещи. Он осторожно пощупал ногу. Она казалась совершенно здоровой, но странной и холодной. Тут его озарило: он «понял», что это все розыгрыш. Довольно чудовищный и неуместный, но очень оригинальный. Был канун Нового года, и все его праздновали. Половина персонала была пьяна, все шутили и запускали петарды – вполне карнавальная сцена. Очевидно, одна из сестер с извращенным чувством юмора пробралась в помещение для вскрытий, стащила ампутированную ногу, а потом засунула ее ему в постель, пока он спал. Такое объяснение принесло ему облегчение, но шутка шуткой, а дело зашло слишком далеко – и он выбросил мерзкую вещь из своей постели. Но… – тут способность говорить спокойно изменила пациенту, он внезапно задрожал и побледнел – когда он выбросил чужую ногу из постели, он каким-то образом последовал за ней – и вот теперь она прикреплена к нему.