Прекрасная лгунья - Диана Гамильтон

Милли медленно плыла к нему, чувствуя, как горят легкие от напряженной борьбы с течением. Когда она подплыла поближе, Чезаре подхватил ее под мышки и сердито заговорил:

— Больше не выкидывай таких фокусов! Dio mio! Ты же могла утонуть, дура набитая!

Он же тоже мог утонуть, спасая ее, со страхом подумала Милли. Он же наверняка не стал бы спокойно наблюдать, как она тонет. Но «дура набитая»?! Милли вздернула подбородок:

— Откуда я знала! И, может, ты перестанешь кричать?!

Она сердито дернула плечом, вырываясь, но его руки просто соскользнули вниз, на талию, и, сердито пробормотав: «Ты…», он вдруг прильнул губами к ее рту, одной рукой прижимая ее к себе, пока она не почувствовала все его твердое, напряженное, подрагивающее тело под водой, а другой придерживая голову, так что она не могла отвернуться.

Да у нее и в мыслях не было отворачиваться. Она ни разу в жизни не испытывала ничего подобного — такого дикого желания, пронзившего каждую клеточку ее тела.

Ее руки сами собой поднялись и обняли Чезаре за шею, губы приглашающе открылись навстречу его языку, который играл с ней несколько захватывающих мгновений, прежде чем его губы передвинулись ниже и впились в затвердевший сосок ее груди.

Чезаре медленно направился к берегу, увлекая Милли за собой. Они двигались как одно целое, поглощенные друг другом. Он нежно целовал ее то в висок, то в щеку, то в шею, на которой бешено бился пульс, руки ощупывали, оглаживали ее тело, отодвигая надоедливые тесемки и лоскутки.

Околдован.

Он околдован.

Желание поднялось в нем такой могучей волной, что он чуть не упал, споткнувшись, когда они оказались на горячем песке уединенного берега. Он грубо, не в силах больше сдерживать себя, бросил ее на песок и застонал, когда она обхватила его ногами.

Сумасшествие.

Настоящее сумасшествие.

Она ждала, она хотела его.

Треньканье мобильного телефона обрушилось на Чезаре как холодный душ. В голове мгновенно прояснилось.

Porca miseria![3]Он что, свихнулся? Впервые в жизни пошел на поводу у своего тела, забыв о том, кто она и кто он! Это было унизительно и безобразно.

Ее руки лежали на его плечах. Чезаре решительно убрал их, не глядя на нее — так ему было стыдно, и, вскочив на ноги, пошел к своему рюкзаку.

Отмечая с отвращением, что у него дрожат руки, он вытащил мобильник и прорычал: «Che?»[4]И застыл.

Чуть не плача от стыда и обиды, Милли с трудом поднялась и стала натягивать шорты и блузку.

Что он теперь подумает о ней? К лицу Милли прилила кровь, глаза наполнились слезами. Что она потаскушка, которая всегда к его услугам?

И, что еще хуже, Милли мучило сознание, будто она не хочет, чтобы он плохо думал о ней, что для нее важно, чтобы он думал хорошо, — самое важное на свете.

Но как ей доказать ему, что она вовсе не такая, что такое с ней случилось в первый раз, да и вообще — как заставить его выслушать ее, не говоря уж о том, чтобы поверить ей?

Самое нелепое — он ведь думает, что она Джилли, его бывшая любовница. Он не захочет и слушать ее объяснений, естественно, не захочет, да и к чему, если это просто возобновление прежних отношений.

Сгорая от стыда, Милли призналась самой себе, что была готова отдаться Чезаре. Если б их не прервали, все кончилось бы тем, к чему шло. Тогда бы он понял, он же не дурак. Она девственница, в отличие от Джилли.

Наконец блузка была надета и ее концы завязаны. Милли посмотрела из-под ресниц на Чезаре. Тот разговаривал по-итальянски — судя по интонации, о чем-то спрашивал. Потом сунул мобильник в рюкзак и стал надевать джинсы.

Быстро застегнув ремень, он подхватил рюкзак, закинул его на плечо и повернулся к Милли, словно только что вспомнил о ее существовании. Милли наклонила голову, стараясь скрыть горящее от стыда лицо.

— Бабушка упала, Роза говорит, что мы должны срочно вернуться. Отправляемся сейчас же, — хмуро проговорил Чезаре, трогаясь с места.

Милли нагнала его у самой тропы. Ее собственные проблемы уступили место беспокойству за старушку, которая ей понравилась с первой встречи.

— Она поранилась? Что случилось?

Чезаре хмуро взглянул на нее:

— Перелом ключицы и трещины на ребрах. Опасности для жизни нет, но такое потрясение в ее возрасте… — Его голос замер. Милли бессознательно тронула его за руку.

— Не расстраивайся так сильно, — сочувственно пробормотала она. — Мы скоро будем дома. Ты иди заводи вертолет или что там надо делать, а я быстро сбегаю в дом и вернусь. Вещи я оставлю здесь, некогда с ними возиться.

Чезаре посмотрел на маленькую руку, лежащую на его предплечье, потом на лицо. В прекрасных глазах светилось сочувствие, тонкое лицо выражало решимость и участие. Что-то шевельнулось в его сердце, и он тихо произнес:

— Лучше пойдем вместе. Я не хочу, чтобы ты сверзилась со скалы.

Разумно, сказала себе Милли, когда Чезаре взял ее за руку, помогая двигаться по крутой тропе. Ну конечно, он не хочет, чтобы она оступилась и упала, ему не до того, чтобы возиться с ней, решила Милли, отметая всякое иное объяснение его заботливости.

То, с какой стремительностью он пошел к дому, как только они оказались на вершине скалы, лишь подтвердило ее догадку. Когда запыхавшаяся Милли подошла, Чезаре уже успел сбегать в дом и ждал ее в джинсовой куртке на голое тело.

— Ты, правда, бросаешь здесь свои вещи?

— Конечно. У меня кое-что осталось на вилле, голой ходить не придется. — Эти слова, сорвавшиеся с языка непонятно как, вызвали мимолетную улыбку и удивленно приподнятую бровь на лице Чезаре, прежде чем он развернулся и широко зашагал к вертолетной площадке, предоставив Милли бежать следом, лихорадочно раздумывая, можно ли назвать любовью то, что она чувствует, и удивляясь, как такая мысль вообще пришла ей в голову.

Путь на вертолете, а потом на машине прошел в молчании. У виллы их встретила Роза.

Они с Чезаре быстро-быстро заговорили по-итальянски, Милли разобрала только одно слово — dottore[5], — и когда Чезаре направился к спальне бабушки, она пошла за ним, спеша узнать, как та себя чувствует.

Комната ничуть не изменилась после первого раза. Окна были открыты настежь, тюлевые занавески покачивались от легкого ветерка. Филомена с подвязанной рукой полусидела, опершись на подушки.

Чезаре подошел к бабушке и поднес к губам ее здоровую руку. Он что-то ей говорил, но Милли, замершая на пороге, не поняла ни слова, хотя по тону и так все было понятно.