Феликс - значит счастливый... Повесть о Феликсе Дзержинском - Юрий Михайлович Корольков

судить по справедливости — не виновны... Судебное заседание объявляю закрытым.

Камера радостно загудела. Старик хлопал ладонями себя по коленкам и повторял:

— Есть! Есть правда на белом свете!

В эту минуту всем казалось, что в общую камеру тюремного замка проник луч правды и справедливости.

«Если судить по справедливости...»

Справедливости не было. В охранном отделении предпринимали все, чтобы создать видимость доказательности политических обвинений, хотя, несмотря на все усердие, сделать это пока не удавалось.

Из ковенской охранки, из жандармского управления во все концы полетели запросы — в Вильно, в Либаву. Рассылались сообщения в Варшаву и даже в Санкт-Петербург, в Департамент полиции.

В Виленское жандармское управление ушла бумага:

«В Ковно нами арестован за революционную пропаганду среди здешних рабочих дворянин Феликс Дзержинский. Показаниями свидетелей и агентурой установлено, что он подбивал рабочих к стачке, а несогласных с этим подговаривал избить или прямо убить, как это делалось в Петербурге и Вильно.

При обыске у него ничего явно преступного не обнаружено, что подкрепляет мнение о том, что мы имеем дело с опытным революционером. Вырезки из разных газет, обнаруженные у него, относятся исключительно к рабочему вопросу.

Учитывая все изложенное, имею честь просить Ваше превосходительство произвести нижеследующие следственные действия:

Допросить тетку подследственного Дзержинского — Пиляр фон Пельхау о круге знакомых Дзержинского в Вильно.

Допросить домовладелицу Миллер, у которой проживал подследственный Дзержинский.

Допросить надлежащих лиц в сапожной мастерской Василевского — не связаны ли были Дзержинский и Олехнович с сапожными подмастерьями на Поплавах.

О последующем по сему не откажите меня уведомить.

Полковник Иванов».

Недели через две на столе начальника ковенского охранного отделения уже лежал секретный пакет с сургучными печатями, доставленный нарочным из Вильно.

Полковник вскрыл его лично и углубился в чтение. Здесь были допросы, показания, препроводительная записка жандармского управления. Иванов перелистывал бумаги, и лицо его все больше мрачнело. Материала было явно недостаточно для успешного завершения дознания.

«Выяснить лиц, которые работали в сапожной мастерской Василевского весной прошлого года, невозможно, — сообщал пристав шестого стана Виленского уезда. — Все поплавские сапожники, особенно в названной мастерской, принадлежат к тайному преступному обществу, образовавшемуся с целью борьбы с правительством и хозяевами. И если бы даже было выяснено, кто из сапожников тогда работал, то это ни к чему бы не привело, так как, по принятому среди них правилу, сапожные подмастерья показаний никаких не дают.

Считаю должным присовокупить, что означенный мастер Василевский, проживающий на Поплавах вверенного мне стана, сам является личностью сомнительной нравственности. В его мастерской проживает несколько сапожников, состоящих под надзором полиции, и живет он со своими рабочими в одну руку, и вообще он человек не откровенный...»

Допрос Елены Миллер, у которой Дзержинский снимал комнату в Вильно, тоже не дал результатов.

«Феликса Дзержинского, карточку которого мне показали, я знаю, — заявила она. — Он жил у меня с сентября 1896 до марта этого года. Вел себя очень тихо и спокойно. Жил бедно, ходил в оборванном пальто, сам себе прислуживал, носил воду и дрова.

Дома у себя он почти никогда не бывал. Возвращался поздно вечером, говорил, что занимается частными уроками».

Поступило донесение и о допросе тетки Дзержинского — Софьи Игнатьевны Пиляр фон Пельхау, которое тоже не раскрывало ничего нового:

«Бывший воспитанник Первой виленской гимназии Феликс Дзержинский — мой племянник, сын моей родной сестры. После смерти матери Дзержинский перешел на жительство ко мне и моей старушке-матери, которой от роду девяносто лет. Жил он у меня до лета 1896 года. Жил в отдельной комнате, поэтому я и не могу сказать, кто у него бывал. После он поселился в доме Миллера, где прожил всю зиму. Проживая там, давал уроки, но кому — не знаю. Бывал у меня редко, да и то подолгу не оставался. Куда выехал из Вильно, не знаю...»

— Ничего-то она не знает!.. — все больше раздражаясь, пробормотал Иванов. — Покрывает! Ясно, что покрывает. И сапожные подмастерья, и хозяин их тоже... Одна шайка.

Из допроса директора виленской гимназии, так же как из других допросов, извлечь нужных сведений не удавалось.

«Честь имею донести Вашему высокоблагородию, — писал помощник начальника Виленского жандармского управления, — что Феликс Дзержинский из дворян, курс в гимназии не окончил, выбыл из 8-го класса по своему желанию. По словам директора гимназии, Дзержинский, признанный им по фотографической карточке, обращал на себя внимание гимназического начальства тем, что всегда будто бы был недоволен настоящим положением, что иногда и высказывал, хотя в такой форме, которая не давала никаких оснований к удалению его из учебного заведения. Тем не менее начальство гимназии, заметив в нем такие проявления, не взяло на себя ответственность выдачи ему аттестата, вследствие чего он и должен был оставить гимназию.

Филеры, занимающиеся у меня наблюдением за подозрительными лицами, опознали Дзержинского по фотокарточке, заявили, что, кажется, встречали его с сапожниками на Поплавах, причем весной прошлого года он заходил в сапожную мастерскую Василевского в доме Атасова. В другой раз видели его с Константином Твардовским, известным по пропаганде в Вильно, ныне арестованным».

— «Кажется», «кажется»! — передразнил безымянного корреспондента полковник Иванов. — Кажется — перекрестись!..

Он вызвал ротмистра Челобитова.

— Ну что, опять холостой выстрел? — говорил полковник, показывая полученные из Вильно бумаги. — Где ваши обещания — взять быка за рога, милостивый государь? С такими дознаниями передавать дело в суд просто стыдно — понимаете вы это, господин ротмистр?! Невозможно! Это провал! Дискредитация нашего учреждения!..

Сейчас Владимира Дормидонтовича никто бы по виду не назвал добрячком — глаза метали молнии, брови сошлись над переносицей, у губ легли глубокие складки.

— Затеяли эту канитель — извольте расхлебывать! — бушевал он.

Немного поостыв, спросил:

— Что вы скажите по поводу Олехновича? Смотрите! — Отчеркнув ногтем несколько строк, он протянул одну из полученных бумаг.

Там говорилось, что весной этого года в Вильно совершено убийство некоего Алексея Моисеева, который являлся осведомителем охранного отделения. Виновники убийства не обнаружены, но из Вильно запрашивали, не мог ли быть замешан в убийстве Осип Олехнович.

Челобитов мгновенно подхватил мысль полковника Иванова:

— Так точно, замешан. Это как раз то, что нам нужно.

— Но Олехнович к тому времени был уже в Ковно, — возразил Иванов. — Он не мог соучаствовать в убийстве.

— Это уж его дело. Пусть Олехнович сам доказывает свою невиновность, — цинично возразил Челобитов.

— Посмотрите. Если можно что-то сделать...

Материалы дознания передали прокурору, ротмистр Челобитов дважды встречался с ним,