Анж Питу - Александр Дюма

– Я тебя спрашиваю про другую лень; скажи, боишься ли ты усталости?

– О, усталость, это другое дело; нет, я могу пройти хоть десять миль и вовсе не устать!

– Ладно, это уже кое-что, – отвечал Бийо, – если ты похудеешь еще на несколько ливров, то сможешь стать рассыльным.

– Похудею? – сказал Питу, взглянув на свои длинные костлявые руки и длинные ноги, похожие на жерди. – Сдается мне, господин Бийо, что я и так уже достаточно худ.

– По правде говоря, – сказал фермер, покатившись со смеху, – ты настоящий клад.

Питу впервые слышал столь высокую оценку своей скромной персоны. Чем дольше он говорил с папашей Бийо, тем сильнее удивлялся.

– Послушай, ты никак не возьмешь в толк, про какую лень я говорю, – сказал фермер. – Я спрашиваю, ленишься ли ты, когда тебе задают работу?

– Не знаю; я ведь никогда не трудился. Катрин рассмеялась, но папаша Бийо на этот раз остался серьезен.

– Подлые священники! – воскликнул он, погрозив могучим кулаком в сторону города. – Вот плоды их воспитания – никчемные бездельники. Какую пользу, спрашиваю я вас, может принести своим братьям вот этот малый?

– О, очень небольшую, я это прекрасно понимаю, – отвечал Питу. – К счастью, у меня нет братьев.

– Под братьями, – возразил Бийо, – я разумею всех людей на земле. Или, может быть, ты хочешь сказать, что люди друг другу не братья?

– Нет, конечно, не хочу; да об этом и в Евангелии говорится.

– Все люди братья и равны меж собой, – продолжал фермер.

– Э нет, это дело другое, – сказал Питу, – если бы мы с аббатом Фортье были равны, он не стал бы так часто охаживать меня плеткой и линейкой, а если бы мы были равны с моей теткой, она не выгнала бы меня из дому.

– А я тебе говорю, что все люди равны, – настаивал фермер, – и скоро мы докажем это тиранам.

– Tyrannis! – воскликнул Питу.

– А покамест, чтобы доказать это, я беру тебя к себе.

– Вы берете меня к себе, дорогой господин Бийо; вы, должно быть, хотите посмеяться, если говорите такое?

– Вовсе нет. Послушай, сколько тебе нужно, чтобы не умереть с голоду?

– Ну, примерно три ливра хлеба в день.

– А кроме хлеба?

– Немного масла и сыра.

– Отлично, – сказал фермер, – я вижу, прокормить тебя не трудно. Вот мы тебя и прокормим.

– Господин Питу, – вмещалась Катрин, – разве вы больше ничего не хотели узнать у моего отца?

– Я, мадмуазель? Ах, Боже мой, нет.

– В таком случае зачем же вы сюда пришли?

– Затем, что сюда шли вы.

– Ах вот как? Очень мило с вашей стороны, но я не слишком доверяю комплиментам. Вы пришли, господин Питу, чтобы справиться у моего отца о вашем покровителе.

– Ах, да, правда, – сказал Питу. – Подумать только, я про это совсем забыл.

– Ты хотел узнать что-то о достойнейшем господине Жильбере? – спросил фермер, причем в голосе его зазвучало беспредельное почтение.

– Именно так, – отвечал Питу, – но теперь мне это без надобности; раз господин Бийо берет меня к себе, я могу спокойно дождаться возвращения господина Жильбера из Америки.

– В таком случае, мой друг, долго тебе ждать не придется, ибо он уже вернулся.

–Неужели? – воскликнул Питу. – Когда же это?

– Точно не знаю; но неделю назад он был в Гавре, потому что сегодня утром я получил в Виллер-Котре пакет, который он отправил мне по приезде; вот, глядите.

– А почему вы знаете, отец, что пакет от него?

– Черт подери! Потому, что в пакете лежит письмо.

– Простите, отец, – улыбнулась Катрин, – но я думала, что вы не умеете читать. Вы ведь везде хвастаете, что не знаете грамоте.

– Что да, то да, хвастаю! Я желаю, чтобы обо мне могли сказать: «Папаша Бийо никому ничего не должен, даже школьному учителю; он сам составил свое состояние». Вот чего я желаю. Так что письмо прочел не я, а сержант жандармерии, которого я встретил на обратном пути.

– И что там говорится, отец? Господин Жильбер по-прежнему доволен нами?

– Суди сама.

И фермер, вытащив из кожаной папки письмо, подал его дочери.

Катрин прочла:

«Дорогой мой господин Бийо!

Я возвратился из Америки, где видел народ, более богатый, великий и счастливый, чем наш. Все дело в том, что он свободен, а мы нет. Но и мы также движемся к новой эре, и каждый должен трудиться, дабы приблизить день, когда над нашей землей воссияет свет. Я знаю ваши убеждения, дорогой господин Бийо, знаю, как уважают вас соседи-фермеры и все работники и земледельцы, которыми вы командуете не по-королевски, а по-отечески. Внушайте им принципы самоотвержения и братской любви, которые вы, как я мог убедиться, исповедуете сами. Философия всеобъемлюща, все люди должны узреть при свете ее факела свои права и обязанности. Посылаю вам книжечку, где исчислены все эти обязанности и права. Ее автор – я, хотя мое имя не выставлено на обложке. Распространяйте содержащиеся в ней идеи – идеи всеобщего равенства; устройте так, чтобы долгими зимними вечерами кто-нибудь читал ее вслух вашим работникам. Чтение – пища для ума, как хлеб – пища для тела.

Скоро я навещу вас и расскажу о новом способе аренды, распространенном в Америке. Он состоит в том, чтобы делить урожай между фермером и землевладельцем. По моему мнению, такой способ близок к обычаям первобытных времен, а главное, угоден Богу.

С братским приветом Оноре Жильбер, гражданин Филадельфии».

– Ну и ну! – проговорил Питу. – Вот уж письмо так письмо.

– Не правда ли? – переспросил Бийо.

– Да, дорогой отец, – сказала Катрин, – но я сомневаюсь, что жандармский лейтенант был того же мнения.

– Отчего это?

– Оттого, что письмо доктора Жильбера может, по-моему, повредить не только ему самому, но и вам.

– Ладно, – сказал Бийо, – что с тобой толковать, ты известная трусиха. Как бы там ни было, вот брошюра, а вот и дело для тебя, Питу. По вечерам ты будешь читать ее нам.

– А днем?

– А днем будешь пасти овец и коров. Вот тебе брошюра.

И фермер достал из седельной кобуры одну из тех брошюрок в красной обложке, какие во множестве публиковались в то время с разрешения властей либо без оного.

В последнем случае, правда, автор рисковал отправиться на галеры.

– Прочти-ка мне название, Питу, чтобы я по крайней мере знал, о чем тут речь. Остальное ты прочтешь мне позже.

Питу взглянул на первую страницу и прочел слова, с тех пор сделавшиеся от частого употребления весьма зыбкими и неопределенными, но в то время находившие искренний отклик во всех сердцах: «О независимости человека и свободе наций».