Первый глоток пива и прочие мелкие радости жизни. Загубленная сиеста - Филипп Делерм

Для того чтобы впитать небольшую утечку черной крови, пригодилась бы славная розовая промокашка, как когда-то в школе. Вот где ты оказываешься со своими измазанными пальцами: тебе снова восемь лет. Ворчишь для виду, но на губах появляется едва приметная улыбка. И ты не так уж торопишься мыть руки.

На самом деле чаще всего их находишь в овраге. Или даже у дороги, на опушке леса, – и проезжающие мимо на мгновение поворачивают голову, но скорость увлекает их, так что они, должно быть, едва успевают сказать:

– Смотри-ка, похоже, там грибы нашли.

Но лучшее место все-таки в подлеске, на мшистом откосе, рядом с аллеей для верховой езды. До чего же это красиво – «пробка от шампанского», настоящий бордоский боровик. Может быть, ни одна вещь на свете не способна лучше него передать ощущение свежей полноты, округлого увесистого совершенства. И мгновение, когда ты его видишь, когда окончательно убеждаешься в том, что это не камень и не кучка размокших листьев, дарит тебе чувство чистейшего ликования, несоразмерного с ценностью находки. Конечно, дождей пролилось много, но, когда деревенские, улыбаясь из-под зонтиков, говорили: «Ну хоть грибов наберем!», ты прекрасно знал, насколько сомнительно это утешение. Впрочем, было холодновато, ты два раза попусту приходил в лес и уходил ни с чем, хоть бы один мухомор попался, чтобы сбылась примета: «Если есть плохие, значит, и хорошие на подходе!»

И вот третья вылазка оказалась удачной, азарта хватало, и достаточно много пришлось бродить без толку, чтобы почувствовать себя счастливым оттого, что эта добрая кругленькая фигурка с такой несомненностью стоит перед тобой, и так странно думать, насколько мимолетна и таинственна эта встреча. Иногда попадаются еще и вороночники – если приметить первый, а его так трудно разглядеть: он почти черный в темноте валежника, – но, если найдешь его, можешь не сомневаться в том, что наберешь полную корзину. Известно же: где один, там и остальные. Белые грибы – совсем другое дело. Даже если обнаружишь два или три на одном и том же пятачке мха, каждый из них останется обособленным – и если один окажется изъеден слизнем, другой от этого будет выглядеть только более гордым и невредимым. Темно-коричневая шляпка у боровика такая нежная, бархатистая на ощупь, а сливочная ножка иной раз так раздуется, что выступает из-под шляпки.

А потом сковородка томится на медленном огне, тихонько шипит масло, в воздухе витают запахи чеснока и петрушки, но их перекрывает аромат леса, превращая кухню в лабораторию алхимика, где перегоняется дух подлеска, чтобы расползтись по стенам плотными, сытными, но уже вполне абстрактными испарениями. В сковородке боровик сам на себя не похож, но им пропитано все, он проникает повсюду, он – в оседающих на запотевшем стекле окна следах, он будит желание достать покрытую пылью бутылку бургундского, и у тебя мелькает мысль позвонить друзьям: да так, у нас ничего особенного, просто омлет, белых грибов набрали…

Начало лета. Погода чудесная. Жизнь могла бы быть такой простой. С утра пораньше – неспешная чашечка горячего кофе, вечерний гренадин с водой в саду – в саду, продолженном тишиной, жимолостью, сигаретой…

Ничего этого у тебя не будет. И все из-за выпускных или еще каких-нибудь экзаменов, или хуже того – если предстоит выдержать конкурс. Хотя какая разница, в общем, все едино. Солнце кажется безжалостным и суровым, ни дать ни взять судьба в греческих трагедиях. Ну вот. Ты как раз в том возрасте, в каком открывают для себя мир и наслаждаются жизнью, а тебя заставляют ставить все на кон. Это, наверное, записано где-то в небесных книгах – прокисший реванш старших. Ты спокойно тронулся в путь к самому себе, ты был влюблен. И тут в тебя вливают яд тревоги, и ты мучительно вглядываешься в приклеенные к дверям лицеев листочки или барабанишь по клавишам «минителя» в напряженной тишине холла – а где-то совсем рядом бормочет телевизор, уже начинается «Тур де Франс».

И жжет в груди, и нестерпимо сознавать, что везде за этими стенами жизнь так прекрасна и черешни созрели. Случается, другие в это время уже отправляются отдыхать. Если тебя не примут, ты притворишься, будто тоже сполна проживаешь это лето, валяешься на бретонском пляже и думаешь: на следующий год попробуем еще раз. Но пока что ты в подвешенном состоянии.

Не очень-то ты собой доволен. Ты знаешь, что от успеха поглупел бы и расслабился, он смыл бы волной заурядной семейной радости эту глубокую и сладкую меланхолию, в которой ты настолько становишься собой – теперь, на пороге юности, между любовью, летом, экзаменами и жизнью, по которой предстоит идти. Если хочешь остаться верным себе, лучше бы завалить экзамены.

Но сейчас жарко, на девушках легкие платья, бельгийский спринтер выиграл первый этап на равнине, и ты невольно надеешься. Перед устным экзаменом сходим поплавать в бассейне.

Великолепное поместье: длинная аллея платанов ведет к замку восемнадцатого века, утопающему в бордоском винограднике. Или так: длинная еловая аллея ведет к солонской усадьбе или нормандскому дому. И внезапно хочется побродить одному, почувствовать себя хозяином этих мест, идти, сложив руки за спиной, слегка ссутулившись, воображая, как давит на тебя груз настоящей судьбы, настоящего прошлого и печали, проникаясь тяготами владения этим каменно-лиственным совершенством. Всего на несколько секунд. А потом говоришь:

– Да с меня-то вполне хватило бы и сторожки!

И тут же чувствуешь горячее одобрение. Конечно же сторожка – самое оно!

Мнимая скромность отречения. Ты удовольствовался бы сторожкой вовсе не потому, что согласен на меньшее, наоборот – чтобы получить большее. Сполна наслаждаться мгновением, упиваться аллеями, представлять себе деревянные панели гостиных. Владельцам достаются только заботы. И потом, они не так часто приезжают сюда. Париж их не отпускает. Груз наследства, приближение старости непременно должны умерить способность радоваться жизни. Что касается настоящего сторожа, вполне возможно, это тупой мужлан, который без малейших сожалений променял бы всю эту красоту на безликую трехкомнатную квартиру в центре города.

Но ты-то здесь, более того, ты здесь – на месте. И ты притворяешься сторожем, который мог бы почувствовать всю прелесть угасания аквитанского вечера на террасе, возвышающейся над виноградниками, утренних осенних туманов с грибным ароматом, плывущим над дорожками для верховой езды. Едва увидев поместье, ты мгновенно угадал положение, которое позволило бы тебе наконец проявить всю тайную силу, какую ты себе приписываешь. Аристократ духа, ты внезапно обрел все качества, которые так трудно показать в обычной жизни. Плюс ко всему еще и скромность.

– С меня-то вполне хватило бы и сторожки!

– А что, хлеба у нас совсем не осталось?

Вопрос всегда возникает слишком поздно. Может быть, потому и тон какой-то тревожный, чуть не трагический. И едва ли не происки злого рока в этом усматриваются. И полная безнадежность.