Желтый Кром - Олдос Хаксли

За пианолой сидел Генри Уимбуш; покуривая длинную сигару в янтарном мундштуке, он с невозмутимым терпением извлекал из инструмента оглушительную танцевальную музыку. Гомбо и Анна, слившись друг с другом, двигались с такой слаженностью, что казались одним существом — с двумя головами и четырьмя ногами. С комической торжественностью кружил по комнате мистер Скоуган, пригласивший на танец Мэри. Дженни устроилась в тени за пианино, делая заметки — так по крайней мере казалось — в большом красном блокноте. Присцилла и мистер Барбекью-Смит, сидя в креслах у камина, говорили о высоких материях, при этом их совершенно не беспокоил шум, относящийся к материи низшего порядка.

—Оптимизм, — говорил мистер Барбекью-Смит тоном, не допускающим возражений, повышая голос, чтобы его было слышно сквозь мелодию «Знойных женщин», — оптимизм — это раскрытие души навстречу свету, это движение к Богу и непосредственно в него, это духоовное самоединение с бесконечным.

— Как верно! — вздохнула Присцилла, качнув убийственным великолепием своей прически.

—Пессимизм, с другой стороны, — это сужение души и движение ее к тьме. Это сосредоточение внутреннего «я» на материи низшего порядка. Это духоовное рабское подчинение голым фактам, грубым физическим явлениям.

«Знойные женщины, они и во мне разжигали огонь желания!» — сам собой звучал в голове Дэниса припев. Да, разжигали, черт их возьми! Страсть горела в нем — но недостаточно, вот в чем беда. Страсть горела внутри, дразнила, терзала его желанием (да, «терзать» — это самое подходящее слово). Однако внешне он безнадежно робок. Как овца: бе-е, бе-е, бе-е.

Вот они, Анна и Гомбо, двигающиеся вместе, словно одно гибкое существо. Зверь с двумя спинами. А он сидит в углу, притворяясь, что читает, что не хочет танцевать, что даже презирает танцы. Почему? Да все по той же причине: бе-е, бе-е.

Почему он родился с таким лицом? Почему? У Гомбо медное лицо не знающего радости человека, он словно старинный, могучий таран, которым били в городские стены, пока не сокрушали их. А вот он родился с другим лицом. С пушистой мордочкой ягненка.

Музыка смолкла. Единое, слаженно двигавшееся существо распалось на две части. Раскрасневшаяся, немного задыхающаяся, Анна проплыла по комнате к пианоле, положила руку на плечо мистера Уимбуша.

— А теперь вальс, пожалуйста, дядя Генри, — сказала она.

—Вальс, — повторил он и повернулся к шкафчику, где лежали валики. Он вытащил валик с регтаймом и вставил на его место другой — фабричный раб, безропотный и прекрасно обученный. «Рам, там; рам-ти-ти, там-ти-ти»... Медленно, как корабль по мертвой зыби, поплыла мелодия. Четырехногое существо, еще более изящное и слаженное в своих движениях, заскользило по полу. О, почему только он родился не с таким лицом!

—Что вы читаете?

Он с удивлением поднял голову. Это была Мэри. Она только что вырвалась из неприятных объятий мистера Скоугана, который выбрал теперь своей жертвой Дженни.

— Не знаю, — честно ответил Дэнис. Он взглянул на титул. Книга называлась «Спутник скотовода».

— По-моему, вы поступаете очень разумно, сидя тут тихо с книгой, — сказала Мэри, остановив на нем неподвижный взгляд своих фарфоровых глаз. — Не знаю, зачем только люди танцуют. Это так скучно.

Дэнис не ответил. Она раздражала его. Из кресла у камина доносился низкий голос Присциллы.

—Скажите мне, мистер Барбекью-Смит, — вам все известно о науке, я знаю. — Из кресла мистера Барбекью-Смита раздалось протестующее восклицание. — Эта теория Эйнштейна... Она, кажется, может опрокинуть весь звездный мир. Я так беспокоюсь за мои гороскопы. Видите ли...

Мэри возобновила атаку.

— Кто из современных поэтов вам больше нравится? — спросила она.

Дэнис не на шутку разозлился. Почему эта назойливая девица не оставит его в покое? Ему хотелось слушать эту ужасную музыку, смотреть, как они танцуют, — с каким изяществом, словно созданы друг для друга! — хотелось лелеять свое горе в одиночестве. А она пришла и устроила ему этот идиотский допрос. Как «Вопросы Мангольда»: «Назовите три болезни пшеницы...» Кто из современных поэтов вам больше нравится?

— Блайт, Майлдью и Смат[7], — ответил он с лаконичностью не знающего сомнений человека.

Прошло несколько часов, прежде чем Дэнис сумел наконец уснуть в эту ночь. Он испытывал неясные, но мучительные страдания. Причиной их была не только Анна, но и он сам, будущее, жизнь вообще. Вселенная. «Ужасно труден этот юношеский возраст», — то и дело повторял он про себя. Но тот факт, что он знал свою болезнь, не помог ему исцелить ее.

Сбросив одеяла на пол, он решил искать облегчения в сочинении стихов. Ему хотелось заключить в слова свою безымянную тоску. Приблизительно через час в скрипе пера и помарках родились на свет девять более или менее законченных строк.

Чего хочу, не знаю сам,

В июльский теплый этот вечер,

Прислушиваясь к голосам

Твоим, о разомлевший ветер!

Чего хочу я и к чему

Стремлюсь душою — не пойму.

По рекам времени кочуя,

Не знаю сам, чего хочу я,

Не знаю сам[8].

Дэнис прочитал стихи вслух, потом бросил в корзинку исписанный лист и снова лег в постель. Через несколько минут он уже крепко спал.

Мистер Барбекыо-Смит уехал. Автомобиль умчал его на станцию, и в воздухе еще стоял легкий запах выхлопных газов. Пожелать ему счастливого пути вышли к воротам почти все обитатели Крома. Теперь они шли назад к террасе и саду,, обходя дом вокруг. Все молчали, никто не решался заговорить об уехавшем госте первым.

—Итак? — сказала наконец Анна, повернувшись к Дэнису и вопросительно подняв брови. Кто-то должен был начать.

Дэнис отклонил приглашение, переадресовав его мистеру Скоугану.

— Итак? — сказал он.

Мистер Скоуган не ответил. Он просто повторил вопрос:

— Итак?

Подвести итог предоставлялось Генри Уимбушу.

— Весьма приятное дополнение к нашему собранию, — сказал он похоронным тоном.

Занятые своими мыслями, они спускались по тисовой аллее, которая, обходя террасу сбоку, вела вниз, к бассейну. Здание нависало над ними своими башнями, необыкновенно высокое, и тридцать футов искусственной террасы добавлялись к семидесяти футам его кирпичного фасада. Стремительно взмывали вверх вертикальные линии трех башен, усиливая впечатление ошеломляющей высоты. У края бассейна все остановились и оглянулись.

— Человек, построивший этот дом, знал свое дело, — сказал Дэнис— Это был архитектор!