Медальон Великой княжны - Юлия Алейникова

— А как здоровье Алексея Николаевича? — Встрял в разговор Иван, явно рассчитывая на свою долю внимания.

— Благодарю вас, пока болеет, но промежутки между болями стали длиннее. Его Евгений Сергеевич сейчас опять осматривает.

Павлу хотелось еще что-нибудь сказать, да больше ничего как-то не придумалось, и Ванька, как назло, замолчал. Княжна поклонилась им и пошла к своим. А Павел с Иваном, вздохнув, как по команде, отправились в караулку.

— Жалко ее, — прошептал приятелю Иван, — так и пропадет ни за грош! В лучшем случае в какой-нибудь монастырь отправят, я слыхал, они просились. А в худшем…

— Да, а ведь могла бы замуж за какого-нибудь королевича выйти, — поддакнул ему Павел. — Жила бы сейчас в Европах и бед не знала.

Вечером в караульной, как всегда, грохотал рояль. Как всегда, после отъезда коменданта к себе на квартиру, Мошкин устраивал шумную попойку. Демин уже пел под бренчание балалайки похабные частушки, а Павел с Иваном, молча переглядываясь, думали о находящихся за стеной людях, которые сейчас молились, или читали вслух духовные книги, или просто разговаривали, но наверняка о чем-то хорошем, и было им горько и досадно, и очень стыдно. А потому Павел едва дождался окончания своего дежурства.

Из дневника императрицы Александры Федоровны:

«Екатеринбург 15 (28). Май. Вторник.

+9°.

Ночью дождь лил как из ведра. Бэби спал в целом неплохо, хотя просыпался через каждый час, боль стала не такой сильной. Опять приходил в нашу комнату.

+20°.

Остальным принесли обед только в 2 [часа] 25 [минут].

Они выходили погулять на час.

Наконец-то пришел Владимир Николаевич Деревенко, не смогла поговорить с ним, так как Авдеев всегда присутствует. Я спросила, когда же, наконец, Нагорного снова пустят к нам, так как не знаем, как мы сможем обходиться без него. Авдеев ответил, что не знает. Боюсь, что мы больше не увидим ни его, ни Седнева снова.

Бэби очень сильно страдал некоторое время, потом, после лекарства и свечи, ему стало лучше. После чая я впервые постригла волосы у Николая.

+15°.

После ужина Бэби снова унесли в постель в его комнату. Боли усилились. К 11 часам мы улеглись в постель».

Из дневника Николая II:

«15 мая. Вторник.

Сегодня месяц нашему пребыванию здесь. Алексею все по-прежнему, только промежутки отдыха были больше. Погода была жаркая, душная, а в комнатах прохладно. Обедали в 2 часа. Гуляли и сидели в садике час с 1/4. Аликс стригла мне волосы удачно».

28 мая 1918 г. Екатеринбург

— А ну встать! — рявкнул раздраженно Авдеев, входя в караулку и гневно оглядывая следы ночного гулянья. — Мошкин, опять колобродили? Говорил же… Под суд захотели? Кто опять гальюн уделал? Скоты.

— Так мы ж того… просто как бы это… караульные пользуются… — путано принялся оправдываться Мошкин, с трудом собирая разбегающиеся спросонья и вчерашней попойки мысли.

— Караулку прибрать и вон отсюдова по домам. И чтоб завтра все трезвые были. Лушин, со мной принимать арестованных, — обернулся комендант к стоящему у него за спиной Павлухе.

Павел быстренько оправился и следом за Авдеевым без стука вошел в комнату семьи.

Они как раз заканчивали завтрак. Вся семья с доктором Боткиным и прислугой, кроме наследника, сидела за столом.

— Здравствуйте, граждане Романовы, — останавливаясь на пороге и закладывая руки за спину, поприветствовал присутствующих комендант.

— Доброе утро, — сдержанно кивнул Николай Александрович, остальные повторили за ним, словно эхо.

А Павел с замиранием сердца поймал приветливый взгляд и полуулыбку Марии Николаевны. И из-за спины Авдеева ответил ей кивком и улыбкой, но быстро собрался: не хватало еще от коменданта получить за панибратство с семьей тирана, после такого и вылететь недолго.

Авдеев пристально, высокомерно оглядел каждого из сидящих за столом, словно желая удостовериться, что это именно они.

— А где Алексей Николаевич?

— У себя в постели. Желаете взглянуть? — сухо поинтересовался Николай Александрович. — Он все еще болеет, и я уже обращался с просьбой к Уралсовету разрешить доктору Деревенко осмотреть мальчика.

— Отказано. Говорил же вам, — с вызывающей грубостью ответил Авдеев. — Идем, посмотрим на мальчика.

Николай Александрович поднялся, вместе с ним поспешила встать из-за стола Татьяна, и они втроем отправились в спальню. Павел остался в столовой.

— Приятного аппетита, — потихоньку пожелал он оставшимся в столовой.

— Благодарю, — ответила ему только Мария, остальные напряженно прислушивались к тому, что творится в соседней комнате. А Павел беззаботно, добродушно рассматривал княжон и царицу. Царица была уже старая, с высокомерным выражением лица, сидела как-то неподвижно, словно истукан, а вот девушки были славные. Павел очень полюбил слушать, когда они пели хором. Наверное, и на фортепьянах играть умели, только Мошкин у них рояль отобрал.

— Что ж, продолжайте есть. О прогулке сообщу дополнительно, мне еще в Уралсовет ехать. Лушин, за мной.

Павел незаметно поклонился и вышел следом за комендантом.

— В общем, так, всем ко мне, — закрыв за собой двери в комнаты пленных, распорядился Авдеев тихим напряженным голосом. Сегодня он был на удивление трезв, собран и, кажется, даже слегка напуган. — В городе беспорядки. Сейчас толпа анархистов и всяких там контриков прет с лозунгами на Успенскую площадь. Ардатов, сволочь, со своей частью перешел к белякам. Все силы Совета брошены на борьбу с этими гадами. Ясно? Наша задача, чтоб к дому ни одна сволочь не подобралась. Если что, сразу открывайте огонь. И бомбами их. Бомбами! В дом никого не пускать. Как что — сразу огонь!

Латыши, как всегда, спокойные, лишь многозначительно переглянулись, а вот Павел, Ванька Скороходов и еще пара человек из заводских боязливо поежились.

— Нечего дрейфить, — перехватив их взгляды, цыкнул Авдеев. — Предателей и малахольных буду расстреливать на месте. Все ясно?

Подсобрались, кивнули.

— То-то. Я к Медведеву, а вы чтоб у меня! — грозно сжал кулак Авдеев.

Из дневника Николая II:

«28 мая. Понедельник.

Очень теплый день. В сарае, где находятся наши сундуки, постоянно открывают ящики и вынимают разные предметы и провизию из Тобольска. И при этом без всякого объяснения причин. Все это наводит на мысль, что понравившиеся вещи очень легко могут увозиться по домам и, стало быть, пропасть для нас! Омерзительно! Внешние отношения также за последние недели изменились: тюремщики стараются не говорить с нами, как будто им не по себе, и чувствуется как бы тревога или опасение чего-то у них! Непонятно».