Там, где цветет полынь - Олли Вингет

– Сервис, – хмыкнул он, поднимая бокал. – Твое здоровье, Вячеслава. – Чуть наклонил голову, салютуя застывшей у стойки женщине, и наконец сделал глоток.

Уля не знала, куда себя девать. Все происходившее казалось ей глупой зарисовкой какого-то странного фильма. Эта безжизненная продавщица, пустой засаленный зал и бездомный старик, пьющий дешевое пиво из высокого бокала. Но и уйти Ульяна не могла. Кроме попадающих в точку слов что-то еще в незнакомом пьянчуге заставляло ее смирно стоять по другую сторону липкого столика, покорно наблюдая, как растекается пена на стариковских нестриженых усах.

– Ну, рассказывай, – сказал он, когда бокал опустел.

В горле странно защекотало. Ульяне вдруг захотелось вывалить на незнакомца все, что накопилось в душе, всю эту грязь, страх и смерть, которые так долго собирались в ней неподъемной грудой. Она поморщилась и дернула подбородком.

– Я вас не понимаю. – И подалась в сторону, желая уйти. – Мне пора, извините.

– Куда же тебе пора, киска? – Старик посмотрел на нее с интересом и неожиданной заботой. – Расскажи старику Гусу, как ты справляешься?

В гортани нестерпимо запершило, словно Уля подхватила ангину и воспаление медленно, но неотвратимо сжимает горло, мешая сглатывать и дышать. Она сделала пару неуверенных шагов к выходу.

– Да перестань. – Гус за ее спиной завозился, стягивая куртку, под которой оказался видавший виды свитер грязного травяного цвета. – Я же вижу, как тебе хочется рассказать, ну-ка, давай.

Ульяна схватилась за липкую ручку двери, когда ее догнала тошнота. Обрушилась, стремительно поднимаясь из потяжелевшего желудка. Уля прижала ладонь ко рту, пробуя удержаться, но чья-то воля сжала внутренности, изогнула спину, пробираясь все глубже. Ульяна почувствовала, как желчь во рту мешается с пряной травяной свежестью. Свитер промок от холодного пота, боль нарастала, ноги обмякли.

– Просто дай словам прозвучать, – прошептал ей в самое ухо оказавшийся рядом Гус.

Он подхватил Улю за локоть и повел к столику.

– Говори.

И Ульяна сдалась. Навалилась всем телом на заляпанный пластик, зажмурилась и произнесла:

– Я устала. – Тошнота тут же отпустила, боль отхлынула. – Я замерзла, мне нечего есть, у меня нет денег. – Ее прорвало, она принялась несвязно бормотать обо всем, что болело на сердце, не заботясь, разберет ли старик. – Я всех потеряла, мне даже некому позвонить… Это слишком сложно. Я просто не могу так дальше.

Слезы текли по щекам, Уля смахивала их ладонью.

– Мне постоянно страшно. А самое паршивое, что я боюсь саму себя. И от этого не убежать, не спрятаться. Я, наверное, схожу с ума. Я… – Она сбилась, но горло тут же скрутило болезненной судорогой. – Я вижу чужую смерть…

Повисла тишина, только за прилавком тихо звенела стаканами продавщица. Уля нерешительно подняла глаза и увидела, как бесстрастно слушает ее Гус, подперев заросшую щеку кулаком.

– И ты хочешь, чтобы это все закончилось? – Он говорил ровно и спокойно, будто услышал исповедь очередной малолетней наркоманки.

– Да.

– Хочешь прыгнуть с моста или еще чего, так? А дальше что?

Уля судорожно сглотнула. Сидевший напротив больше не казался ей грязным оборванцем. В том, как он держал плечи, как двигался, глядя на нее, а главное, как говорил, – властно и ровно – сквозила неожиданная сила.

– Ничего. – Она пожала плечами.

– Уверена? – В заплывших пропитых глазах тускло блеснула сталь. – А если там геенна огненная? Или котел с чертями? Или, может быть, новый круг, как думаешь? Обратишься камнем. – Гус чуть наклонил голову и вдруг подмигнул ей. – Серым камнем на чужой могиле. Это будет лучше, чем сейчас?

Уля помолчала.

– Я знаю, что самоубийство – грех… – начала она, но старик разразился хохотом.

Он смеялся, подрагивая бородой, взвизгивал и подпрыгивал на месте. Даже рыбоподобная продавщица при виде такого веселья отставила в сторону бокал и нерешительно улыбнулась.

– Грех, девочка, – всего лишь способ развлечься. А убить себя самому – это глупость, слабость и дурная идея, как провести вечер. – Он наклонился в проход и постучал пальцем по краю бокала, женщина за стойкой чуть подпрыгнула и ринулась к холодильнику.

Уля с трудом оторвала взгляд от толстой полоски грязи под длинным желтоватым ногтем. Гус шутливо погрозил им, а продавщица тем временем уже несла еще одну темную бутылку, чтобы аккуратно вылить ее содержимое в стакан и уйти, почтительно пятясь.

– Какие еще у тебя есть варианты, голубушка? – Старик откровенно издевался над ней, принимаясь за питье.

– Значит, я пойду к врачу.

– И он засадит тебя в психушку.

– Выходит, что так. – Уля почувствовала, как раздражение поднимается в ней подобно тошноте, медленно и неотвратимо. – Может быть, вы наконец объясните, что здесь вообще происходит?

– Мы сидим, я пью, а ты рассказываешь. Все просто. Так что будет дальше? Ты всегда забываешь о завтрашнем дне.

– Я не знаю, что будет дальше. Я вообще ничего не знаю. – Уля оттолкнулась от столика и натянула на голову капюшон.

– Не спеши, мы не закончили. Хочешь, расскажу, что будет дальше? Тебя запрут среди настоящих сумасшедших. О, ты не знаешь, что такое безумие, детка. В нем столько смертей! Собственных, чужих, придуманных. И как они рады будут поделиться всем этим с тобой. – Гус допил пиво, облизнул губы и осклабился. – Мягкие стены, лабиринты бесконечных снов, ты даже голову себе разбить не сумеешь. Лекарства превратят тебя в растение, умеющее лишь пускать слюну да ходить под себя. Таким станет твое тело, а вот душа… Душа останется один на один с полынью. Изо дня в день, из раза в раз. По кругу. И некуда бежать, если кругом стены. Серые каменные стены. – Старик с наслаждением наблюдал, как судорогой искажается лицо Ульяны, которая просто не могла совладать с собой.

– И что же мне делать? – чуть слышно выдохнула она. – Мне не на что жить, меня уволили с работы. Скоро нужно платить хозяину за комнату, я просто не знаю…

– Расскажешь бездомному, что тебе негде жить? – Старик развел руками, предлагая Уле оглядеть его повнимательнее, но даже в своем затасканном тряпье Гус уже не казался ей пьяным бродягой, и сам это прекрасно понимал. – Приходи на вокзал, ягодка. Я поделюсь своей коробкой из-под холодильника.

Он замер на секунду, склонив голову вбок, и скользнул ладонью во внутренний карман, доставая оттуда пухлый бумажный сверток. Ульяна как во сне наблюдала за его медлительными движениями: вот грязные пальцы снимают с пачки хрустящих банкнот резиночку, вот Гус слюнявит указательный, поглядывая на Ульяну, и отсчитывает красновато-рыжие пленительные купюры.

– Раз, два, три, четыре… Хватит на первое время?

Во рту пересохло. Уля смотрела на протянутые ей двадцать тысяч, и голову пьяно вело. Только протяни руку – и неподъемный груз насущных проблем отодвинется, даст ей вдохнуть. Но разве бывает так в жизни? Засаленная чебуречная, сумасшедший бездомный старик, говорящий то, что ей хотелось услышать, видящий ее насквозь. Так еще и четыре новеньких бумажки с изображением Хабаровска… Ульяна глубоко вздохнула и помотала головой.