Самые голубые глаза - Тони Моррисон

— Нет, мэм.

— Ну, детка, в таком случае полжизни ты уже пропустила! О господи, сто девяносто пять! А ты, Чайна, все о молодости да о привлекательности долдонишь! Да мне всего четырнадцать было, когда я с Дьюи познакомилась. Мы с ним тогда сбежали и целых три года прожили как муж и жена. Знаешь, цыпленочек, этих первосортных красавцев, которые только и делают, что по подиуму бегают? Так вот, за одну ногу Дьюи Принца таких полсотни легко можно отдать! Боже мой! Как же этот мужчина меня любил!

Чайна пристроила вдоль щеки кокетливый локон и спросила:

— В таком случае чего же он тебя обчистил да удрал?

— Ох, подруга, когда до меня дошло, что за все эти штуки мне и самой могли бы звонкой монетой платить, меня уже ветром качало, перышком можно было с ног сбить.

Поланд засмеялась. Как всегда, беззвучно. Потом сказала:

— Со мной примерно так же было. А в первый раз тетка меня еще и выпорола как следует, когда я призналась, что никаких денег за это не получала, да еще и спросила удивленно: «Какие деньги, тетя? За что? Он ничего мне не должен». И тетка злобно так бросила: «Черта с два не должен!»

Все три женщины дружно расхохотались.

Три веселых горгульи. Три веселых стервятницы. Их умиляла собственная детская неопытность и неосведомленность. Они не принадлежали к тому поколению проституток, которое было создано авторами великих романов; те обладали большим и щедрым сердцем и всей душой были преданы — разумеется, в связи с некими «ужасными обстоятельствами», — своим мужчинам, ведущим жалкую и бесплодную жизнь и время от времени берущими у женщин скромную сумму денег за «понимание». Не принадлежали они и к категории разумных, но чувствительных юных девиц, которые случайно пошли по кривой дорожке и, угодив в лапы судьбе, были вынуждены культивировать свою внешнюю хрупкость и изящество, дабы хоть как-то защитить себя от дальнейших разрушений, хотя прекрасно сознавали, что родились для лучшей жизни и легко могли бы составить счастье любому достойному мужчине. Эту троицу нельзя было отнести и к тем многочисленным неряшливым, не имеющих ни капли разума проституткам, которые, оказавшись не в состоянии прожить на свой «законный» заработок, начинают приторговывать наркотиками или заниматься сводничеством и тем самым окончательно завершают предначертанную для них схему самоуничтожения, избегая самоубийства лишь в память о каком-то неведомом отце или ради поддержания жалкого существования матери, давно уже безмолвствующей и впавшей в маразм. Если не считать выдуманных мисс Мари историй о ее любви к Дьюи Принцу, у этих женщин не находилось доброго слова ни для кого из мужчин; они ненавидели всех представителей противоположного пола без разбора, не испытывая при этом ни стыда, ни желания извиниться. Они оскорбляли своих посетителей с презрением, ставшим почти машинальным от постоянного употребления. Чернокожие, белые, цветные, пуэрториканцы и мексиканцы, евреи и поляки — абсолютно все были достойны их презрения, все признавались слабаками и уродами, все становились невольными жертвами их почти равнодушного гнева. Зато эти женщины всегда радовались, когда им удавалось обмануть кого-то из клиентов, особенно богатенького. Об одном таком случае в итоге узнал весь город: очаровательная троица заманила к себе денежного еврея, а потом, удерживая его за ноги и за руки, вытряхнула все, что имелось у него в карманах, а самого выбросила из окошка.

Особого уважения не питали они и к тем женщинам, которые — хоть и не являлись, если можно так выразиться, их коллегами по ремеслу — все же более или менее регулярно обманывали собственных мужей. «Посахаренные шлюхи» — так они называли этих замужних обманщиц. Сами они выйти замуж и занять соответствующее положение в обществе отнюдь не стремились. Единственные, к кому они относились с искренним уважением, это «добрые христианки» из цветных. Такие женщины обладали безупречной репутацией, без устали заботились о своей семье, не пили, не курили и не бегали за мужчинами. К таким женщинам они питали вечную, хотя и тайную любовь. Они могли спать с мужьями этих женщин и получать от них плату за услуги, но всегда испытывали при этом определенное чувство отмщения.

И уж точно не было в них ни капли сочувствия к юношеской невинности. Наоборот, оглядываясь назад и вспоминая собственную юность, годы полнейшей неопытности и невежества, они искренне сожалели, что не сумели лучше распорядиться этими чудесными годами. Они не изображали из себя молоденьких девушек в обличье шлюх или шлюх, оплакивающих утраченную невинность. Они были самыми настоящими шлюхами, соответствующим образом облаченными и никогда в жизни не чувствовавшими себя юными, а потому и желания не имевшими защитить чью-то невинность. С Пиколой они чувствовали себя совершенно свободно, в точности как друг с другом. Мисс Мари, правда, сочиняла для девочки всякие истории, может быть, излишне грубоватые, зато веселые. И если бы Пикола выразила желание вести такую жизнь, как они, они уж точно не стали бы ее ни разубеждать, ни выражать по этому поводу какое-то беспокойство.

— А детки у вас и Дьюи Принца были, да, мисс Мари?

— Да, были. Несколько штук. — Мисс Мари слегка занервничала и, вытащив из волос шпильку, принялась ковырять ею в зубах. Это означало, что больше она на эту тему разговаривать не желает.

Пикола подошла к окну и посмотрела вниз. Улица была пуста. Пробившуюся сквозь трещину в тротуаре траву трепал резкий октябрьский ветер. Пикола думала о Дьюи Принце и о том, как он любил мисс Мари. Что же это за чувство такое — любовь? — думала она. Как ведут себя взрослые, когда любят друг друга? Неужели просто едят вместе жареную рыбу?! И Пикола представила себе знакомую картинку: Чолли и миссис Бридлав лежат в постели, и он издает эти страшные звуки, словно его терзает боль, словно кто-то схватил его за горло и не отпускает. Но сколь бы ни были ужасны его стоны и хрипы, куда страшнее было то, что мать при этом молчала как мертвая. То есть вообще никаких звуков не издавала; ее словно там и не было вовсе. Может, это и есть любовь? Мучительные стоны, хрипы — и мертвое молчание?

Отвернувшись от окна, Пикола посмотрела на женщин.

Чайна передумала делать прическу со свисающими вдоль щек локонами и в данный момент выкладывала на голове небольшой, но вполне крепкий «помпадур». Прическами она всегда увлекалась, однако даже самая искусная из них всегда составляла резкий контраст с ее весьма потрепанной внешностью, и Чайна каждый раз смотрела на себя в зеркало растерянно и печально, а потом принималась за создание новой прически, после чего наносила на лицо невероятное количество макияжа. Сейчас, например, она нарисовала себе удивленные бровки, а губам придала форму лука купидона. А назавтра вполне могла изобразить густые восточные брови, а губы, наоборот, сделать тонкими и злыми.

Поланд сладким, как клубника, голосом затянула очередную песню:

Мисс Мари сидела и лущила арахис, швыряя зернышки себе в рот. А Пикола все смотрела на этих женщин и тщетно пыталась понять: а настоящие ли они? И тут мисс Мари рыгнула — тихонько так, любовно, точно мурлыкнула.