С мамой нас будет трое - Лиз Филдинг

Фиц расслабился. Он уж начал было сомневаться, что его собеседница — та самая Брук Лоуренс, которую он знал. Он не помнил никакого шрама, да и этот румянец — что-то новенькое… Конечно же, он ожидал, что изменения будут. Тогда она была студенткой третьего курса, а теперь — большая знаменитость. Глупо было ожидать, что слава сделает ее более милым, более добрым человеком. И не сделала. Она просто пробует себя на роль матери. Поощрять ее в этом незачем.

— Расскажи мне о Борнео, — сказал он, когда принесли еду. — Ты ведь была там во время лесных пожаров, не так ли? — Си-Эн-Эн показало ее прижимающей к груди осиротевшего детеныша орангутанга и драматически взывающей к международному сообществу о помощи. Как странно, что она могла испытывать такое сильное чувство по отношению к обезьяне и оставаться такой равнодушной к собственной малышке.

— Мне не хочется говорить об этом, — попробовала уклониться от ответа Брон.

— Было совсем плохо, да?

Было действительно плохо. Даже лишенная сентиментальности Брук, вернувшись домой, выплакала все глаза. Брон никогда еще не видела ее в таком состоянии. Плакала ли она, когда отдавала Люси? Может, заперлась в своей комнате и ревела навзрыд, а потом взяла себя в руки и наклеила на лицо улыбку, чтобы никто не догадался о ее истинных чувствах? Именно так она и поступила после поездки на Борнео, когда начала кампанию с целью привлечь внимание мировой общественности к этим проблемам. Она делала то, что у нее исключительно хорошо получалось.

— Да, было плохо. — Тут им принесли сэндвичи, и это спасло ее от дальнейших расспросов.

— Что ты ей сказал? — спросила Брон, когда они подъезжали к Брэмхиллу.

— Что я сказал Люси? О тебе? — Он немного подумал. — Сказал, что ее мама совершенно особенный человек, делающий очень важную работу. Сказал, что тебе приходится часто уезжать и жить в таких местах, куда нельзя взять с собой ребенка. И что ты, хорошо зная, как нужна маленькой девочке стабильность, оставила ее со мной.

Это было сказано гораздо мягче, чем того заслуживала Брук, но он, понятно, хотел ее защитить. Ведь любовь матери — первейшая потребность ребенка.

— А ей разве не хотелось узнать, почему я никогда не навещала ее?

— Нет. К тому времени, как она достаточно подросла, чтобы задуматься над этим, она уже успела увидеть, что у многих ее сверстников только один родитель. А потом, позже… может, она думала, что меня ее расспросы расстроят.

Глубоко внутри Брон испытывала сострадание к этой незнакомой девчушке. Как если бы слышала тоненький плач среди ночи, который хватал за душу, и ей хотелось дотянуться до страдающего ребенка, прижать к себе, успокоить. И это было совершенно новое для нее чувство…

— Ты никогда не говорил, кто…

— Таков был уговор, Брук, — резко перебил он. — Если я беру ее, то она остается со мной. Ты сделала свой выбор, подписала бумаги…

Какой еще выбор? Нет ничего хуже незнания. Ей не верилось, что Брук могла быть такой… холодной.

— А как она нашла свидетельство о рождении?

— В школе им задали работу по истории семьи, и она выяснила, что имя матери записано в ее свидетельстве о рождении. Она взяла мои ключи и порылась у меня в письменном столе.

— Какая жалость, что меня зовут не Джейн Смит.

— Это не помогло бы. Там были и другие вещи… документы об опеке… — (документы об опеке?) — кое-какие фотографии… — На щеках у него выступили желваки. — Я подумал, что позже, когда она станет достаточно взрослой, ей, возможно, захочется тебя найти. Похоже, она стала достаточно взрослой, когда я на минуточку отвернулся.

— Фиц…

— Так, с этим все, — перебил он, сбрасывая скорость перед тем, как свернуть в широкие ворота. — Рисуй на лице эту свою профессиональную улыбочку, Брук, и держи ее до конца представления. Эмоции здесь неуместны.

— Нет, конечно.

Брон уже раньше мимоходом задумывалась, почему Фиц не предложил ей встретиться с Люси сначала в приватной обстановке. Теперь она понимала, почему он предпочел для этого школьное мероприятие и почему за ней заехал. Так все у него будет под контролем. Она сразу окажется в центре всеобщего внимания, а потом, как только спортивный праздник закончится, он быстренько увезет ее. И не произойдет никакого слезливого воссоединения. Эмоции здесь неуместны.

Джеймс Фицпатрик, таким образом, выполнит заветное желание дочери, а она окажется в роли той бессердечной матери, которая настолько занята «важными» делами, что может уделить Люси не больше пары часов. Брон вдруг почувствовала, что ей не нравится сценарий, которому она должна следовать. Что бы ни сделала Брук, такого обращения она не заслужила. Не заслужила и Люси.

— Нет, — повторила она, на этот раз с большей силой. Но под колесами «рейнджровера» уже заскрипел гравий подъездной дорожки, и Фиц, нахмурившись, но не притормаживая, посмотрел на нее. — Это неправильно. Я не могу этого сделать. Так не могу.

— Передумывать уже поздно, — резко бросил он, останавливаясь рядом с десятками других машин, съехавших с дорожки на открытое пространство. — Люси ждет тебя и, несмотря на запрещение болтать об этом, наверняка рассказала Джози…

А Джози наверняка рассказала всему свету. Казалось, целая жизнь прошла с тех пор, как ей было восемь лет, но Брон хорошо помнила детскую впечатлительность.

А потом Брон увидела ее. Высокая девочка в темных шортах и белой футболке неслась к ним через поле. Длинные руки, длинные ноги, нокаутирующая улыбка. И, несмотря на растрепавшиеся кудри каштанового цвета, она была вылитая Брук в восьмилетнем возрасте. Прежде чем Фиц успел удержать ее, Брон выскочила из машины и, широко раскинув руки, крепко обняла Люси.

— Ох, Люси. Моя дорогая малышка Люси. — Она думала, что у нее давно выработался иммунитет к слезам. Как-то раз, в восемнадцать лет, она плакала от жалости к себе, а потом только от облегчения, когда маме удавалось побороть очередной кризис. Сейчас от наплыва эмоций у нее так сдавило горло, что она не могла говорить, даже если бы знала, что сказать.

Несколько мгновений, пока Брон стояла, зарывшись лицом в детские кудряшки, все висело на волоске, но она в конце концов сумела взять себя в руки, опустила девочку на землю и присела перед ней на корточки. Откинув со лба малышки непослушный завиток, она кончиком пальца дотронулась до крошечного неровного шрамика над глазом. Глаза были синие, но не темные, не чернично-синие, как у Фица, а светло-синие, как летнее небо. Бронти узнала этот цвет. Точно такого же оттенка были глаза у мамы. Как жаль, что мама этого не увидит… Она поморгала. Плакать нельзя ни в коем случае. Надо улыбаться.

— Какая ты красивая, Люси, — сказала она. Люси, у которой глаза тоже были на мокром месте, от неожиданности широко улыбнулась.

— Правда? — Она подняла глаза на Фица. — Ты мне никогда не говорил.

— Нет, не говорил, боялся, как бы ты не заважничала. — Его голос показался Брон чуточку странным, и она взглянула на него снизу вверх, но он в это время повернулся навстречу пожилой женщине, спешившей к ним через лужайку. — Клэр, извините. Мы немного опоздали.