Опасные приключения Мигеля Литтина в Чили - Габриэль Гарсиа Маркес

Когда мы спустились, было уже за полдень. С причала отправлялись по своему ежедневному маршруту через бушующее море с высокими черными волнами баркасы на соседний остров Святой Марии. В них грузились целыми семьями, со скарбом, припасами и домашней живностью.

Угольные шахты — это глубокие тоннели, пробитые в морском дне, где от зари до зари трудятся в тяжелейших условиях тысячи рабочих. Снаружи, у входа в тоннели, сотни женщин и мужчин с детьми роются в земле, словно кроты, перебирая угольный шлак. Наверху, в тенистом парке, воздух чист и прозрачен. Внизу дышат туманом пополам с угольной пылью, вызывающей хрипы и оседающей в бронхах. Сверху море кажется невыразимо прекрасным. Внизу оно бурное, штормовое.

Эти шахты стали для Сальвадора Альенде оплотом в политической и духовной борьбе. В 1958 году здесь состоялась демонстрация, впоследствии названная «угольным маршем», когда шахтеры темной безмолвной толпой перешли мост через Био-Био и вступили в Консепсьон с плакатами и флагами, серьезно обеспокоив правительство своим решительным настроем. Это событие чилийский режиссер Серхио Браво отразил в фильме «Народные знамена» (Banderas del Pueblo), входящем в число самых острых документальных лент чилийского кино. Альенде тоже был здесь, с шахтерами, и, мне кажется, именно этот марш обеспечил ему прочную народную поддержку. Впоследствии, уже будучи президентом, в одной из своих первых поездок он направился сюда, беседовать с шахтерами на Пласа-де-Лота.

Я состоял тогда в его комитете. В тот день он (человек, который гордился не утраченным в свои шестьдесят юношеским задором) поразил меня прилюдным признанием: «Моя молодость уже позади, я почти старик». Простые шахтеры, перемазанные сажей, угрюмые, уставшие от бесконечных невыполнимых обещаний, открыли ему душу и стали оплотом его победы. Вступив на президентский пост, он начал с того, что выполнил обещание, данное в тот день шахтерам «Лоты-Швагера», — национализировал шахты. Пиночет первым делом вернул их обратно в частную собственность, как и многое другое — кладбища, поезда, порты и даже утилизацию отходов.

Отработав съемочную программу в шахтах (без дальнейших препятствий со стороны военных и гражданских властей), в четыре часа мы возвратились в Консепсьон через Талькауано. Дорога была запружена шахтерами, идущими домой в тумане и волочащими тележки с углем, выбранным из отвалов шлака. Призрачные худые мужчины, жилистые упрямые женщины, навьюченные мешками, — словно порождения кошмара, возникающие из ниоткуда в свете фар.

Талькауано — главный военный порт Чили, там расположены военно-морское училище и самая активно работающая судоверфь. После переворота город обрел печальную славу, став пересыльным пунктом для политзаключенных, отправляемых в концлагерь на острове Досон.

В толпе оборванных шахтеров мелькала белоснежная форма морских курсантов. Дышалось с трудом — воздух пропитывала вонь рыбной муки, гудрона с судоверфей и гниющих водорослей.

Вопреки нашим опасениям на въезде в город никакого военного пропускного пункта не обнаружилось. Окна в большинстве домов были темные, если где-то и теплился свет, то слабый, от допотопных коптилок. Мы ничего не ели с самого завтрака, состоявшего из холодного кофе, поэтому неожиданное явление ярко освещенного ресторана показалось сказочным чудом. Особенно когда мы заметили, что в нем полно чаек, залетающих внутрь с морских террас. Никогда не видел их в таком количестве, да еще выныривающих из темноты и парящих над головами невозмутимых посетителей. Будто слепые или оглушенные, они не разбирали, куда летят, и шумно врезались во все и вся. Мы съели свой припозднившийся завтрак, отведав доисторических морепродуктов, выловленных в холодных и глубоких территориальных водах Чили, а после вернулись в Консепсьон. На обратный поезд до Сантьяго мы вскочили уже почти на ходу, потому что контора, где мы брали автомобиль напрокат, оказалась закрыта, и мы битых четыре часа искали, кому его вернуть.

Побласьоны — огромные трущобы на окраинах больших чилийских городов — пользуются определенной свободой (как касбы в арабских городах), поскольку их обитатели, закаленные вечной нищетой, превратили свою территорию в настоящий неприступный лабиринт. Полиция и военные предпочитают не соваться лишний раз в эти закоулки, где может бесследно пропасть даже слон. Стандартные методы подчинения бессильны против дерзкого и яростного отпора трущоб. Побласьоны всегда вызывали головную боль у правительства и исторически служили своеобразной «лакмусовой бумажкой» политических взглядов на демократических выборах. Мы же прорывались в побласьоны, чтобы документально засвидетельствовать отношение народа к диктатуре, а также показать, насколько жива память о Сальвадоре Альенде.

Первой неожиданностью для нас оказалось, что известные имена высланных из страны руководителей ничего не говорят новому поколению, лишающему диктатуру покоя и сна. Для них эти руководители всего лишь герои былой славы, не имеющие отношения к настоящему. Как ни парадоксально, тут-то и кроется фатальный просчет, допущенный хунтой.

Придя к власти, генерал Пиночет заявил, что не оставит свой пост до тех пор, пока у новых поколений не сотрется бесследно память о демократии. Он никак не предвидел, что тем самым роет яму собственному режиму. Не так давно, выведенный из себя агрессией молодежи, встречающей штурмовиков градом камней, тайно формирующей вооруженные отряды, ведущей подпольную и политическую работу с целью восстановить систему, которую большинство из них не застали, генерал Пиночет вскричал в бешенстве, что эта молодежь только потому гонится за демократией, что не имеет о ней ни малейшего представления.

Имя Сальвадора Альенде хранит в себе память о прошлом, поэтому в побласьонах его культ разросся до немыслимых размеров. Побласьоны интересовали нас прежде всего с точки зрения условий жизни, степени сознательности перед лицом диктатуры, а также предполагаемых форм борьбы. На вопросы везде отвечали открыто и охотно, однако всегда с воспоминаниями об Альенде. Разные ответы сводились к общей формуле: «Я всегда голосовал только за него, больше ни за кого». Неудивительно, ведь на протяжении своей жизни Альенде столько раз выдвигался кандидатом, что перед самым избранием шутил, что на его могиле напишут: «Здесь покоится Сальвадор Альенде, будущий президент Чили». Альенде победил в президентских выборах только с четвертого раза, однако до этого он занимал и депутатский пост, и сенаторский. Кроме того, за свою долгую парламентскую карьеру он побывал кандидатом от большинства провинций, изучив страну вдоль и поперек, от перуанской границы до Патагонии, каждый ее квадратный сантиметр, ее народ, многообразие ее культур, ее горести и мечты. Люди, в свою очередь, ближе узнавали его. В отличие от многих политиков, которых народ видит только в прессе или на экране телевизора и слышит по радио, Альенде появлялся во плоти, общался с людьми лично, навещал их по домам, как семейный врач (которым он и был по профессии). Его понимание человеческой натуры вкупе с почти животным политическим чутьем вызывало противоречивые и не всегда легко устранимые чувства. Уже в бытность президентом перед ним промаршировал на демонстрации человек с необычным плакатом: «Правительство — дерьмо, но это мое правительство». Альенде встал, аплодируя, и спустился с трибуны пожать ему руку.