Пожиратели звезд - Ромен Гари

Хотя все они, в сущности, такие сволочи! Вы не помните меня? Это я подарила вам эту сумку.

Я купила ее у Сакса, на Пятой авеню.

Прикрыв глаза руками, она тихонько заплакала.

Властным жестом капитан Гарсиа поднял обе руки. Несмотря па то что он служил генералу Альмайо в специальных подразделениях службы безопасности столько лет, выполняемая им работа так и не стала для него рутиной; всякий раз, когда ему предстояло командовать подразделением во время исполнения казни, он неизменно испытывал чувство подъема и сознавал всю значимость происходящего. Не то чтобы он был склонен к садизму и любил убивать людей, нет; просто был такой момент перед последней командой, когда воцарялась полная тишина, и именно в эту высокую секунду неотвратимости конца он внезапно ощущал себя необычайно богатым. Он не смог бы сказать в точности, что именно испытывал, но это было похоже на то, как если бы он вдруг унаследовал жизнь других со всеми землями, солнцем, деревьями, вулканами и даже воздухом. Он питал некую своеобразную симпатию к жертвам, в ожидании выстроенным в шеренгу перед взводом с автоматами наперевес: в некотором роде он чувствовал себя их наследником. Его дед и отец были бандитами, промышлявшими грабежом на большой дороге, и убивали прохожих для того, чтобы обчистить их карманы или отнять лошадь. Но он, капитан Гарсиа, уже не довольствуется такими пустяками: у тех, кого он отправляет на тот свет, он отбирает целый мир. Когда с приподнято-восторженным, никогда не притуплявшимся чувством он выкрикивает последнюю команду, торжественность и непоправимость происходящего всегда заставляют его кровь быстрее бежать по венам, и бывает такой момент, когда одновременно с залпом его взвода жизнь других людей волной обрушивается на него и, братская, горячая, наполняет его грудь, опьяняя, словно вино.

Серьезным взглядом он обвел врагов народа. Эти людишки явно не имеют ни малейшего представления о величии, и перед церемонией, участвовать в которой с надлежащей торжественностью сумел бы последний из батраков, выказывают полное отсутствие достоинства.

– Все вы сейчас будете расстреляны, – объявил он им.

– Я протестую! – взревел проповедник.

Резким движением капитан Гарсиа расстегнул кобуру и вытащил револьвер – кольт, как у американского полицейского. Американка подошла к д-ру Хорвату и дружески положила ему руку на плечо.

– Послушайте, нужно постараться понять их и проявить терпимость, – сказала она с легким оттенком превосходства в голосе, словно школьная учительница ребенку. – Эта страна очень непохожа на нашу. Нам не удалось еще воспитать их, в этом направлении мы даже не предприняли еще никаких серьезных усилий. Корпус Мира пытался что-то сделать. Я сама приехала сюда как один из его посланцев. Но на самом деле этого недостаточно. И тем не менее я сделала все, что смогла…

Капитан Гарсиа вышел из-за стойки и слегка поклонился. Он твердо решил продемонстрировать хорошие манеры и галантность. В конечном счете в его жилах течет и испанская кровь.

– Американские граждане, прошу, – произнес он, несмотря на несколько замутненный алкоголем рассудок горячо желая до самого конца соблюсти традиционные добрососедские отношения между американскими государствами.

Но гринго и в самом деле были начисто лишены вкуса к соблюдению церемониала. Протестуя, они вновь заорали как резаные; капитан Гарсиа, теперь уже глубоко оскорбленный таким неуважением элементарных норм взаимоотношений между казнимыми и теми, кто их расстреливает, действовавшими в ходе всех революций испанского происхождения, и, сверх того, сочтя, что его насильственно и незаконно лишили возможности насладиться торжественностью момента, почувствовал гнев и отвращение. Его красивые испанские намерении по отношению к этим свиньям были пущены по ветру. Он отдал несколько коротких распоряжений, и солдаты прикладами автоматов погнали «высоких гостей» к выходу. Агге Ольсен, несмотря на несколько ощутимых ударов по ребрам, по-прежнему крепко прижимал к себе Оле Йенсена. В свалке марионетка потеряла сигару, но чревовещатель потрудился подобрать ее и вернуть на место, вставив меж зубов своего духовного сына, дабы они не стучали.

– Спасибо, дружище, – благодарно молвил тряпичный Оле. – Вперед, на сцену! Сегодня никак нельзя испортить выход. Я всегда знал, что ты плохо кончишь, Агге. Впрочем, весьма рад тому, что наконец избавлюсь от тебя. Терпеть не могу чревовещателей.

Говорящий с акцентом месье Антуан оказал некоторое сопротивление, но и он не замедлил оказаться вместе с остальными снаружи, в залитом солнцем дворе позади кафе, грязно-белые стены которого, казалось, изначально предназначены для такого рода церемоний. Разумеется, именно француз не только показал пример превосходного поведения перед лицом смерти, но и дал сигнал прочим обреченным.

– Жалкий несчастный дикарь! – прокричал он. – Скажу вам только, что вы еще услышите обо мне. Я вам сейчас покажу, как умирают подлинные артисты!

Он повернулся к остальным:

– Месье, исполним же нашу лебединую песню. Самое время устроить последнее, замечательное представление. Чтобы какой-то грязный агент государственной полиции помешал великому артисту до самого конца отдавать лучшее, на что он способен… Да здравствует де Голль! Да здравствует Франция!

Юный кубинец не протестовал – он плакал, полностью покорившись судьбе, как это и свойственно гражданину его страны, прошедшему путь от расстрелов Батисты до расстрелов Кастро. Он был, конечно же, неверующим, но, бесспорно, успел получить начальное образование в области истории. Он знал, что ничего не поделаешь, что остается лишь плакать: подобные исторические события не остановишь. Д-р Хорват, несмотря на то что разум его был погружен в нечто вроде густого тумана, счел тем не менее своим долгом христианина и гражданина Америки утешить юношу, одновременно показав пример мужества и достоинства; он не хотел думать о себе; ему в голову пришла мысль о том, что он ничего не знает о юноше, он ощутил горячее желание по-братски проявить к нему некоторый интерес в эту самую минуту, когда оба они вот-вот падут под пулями варваров. Д-р Хорват дружески коснулся его плеча.

– Полно, не стоит, – сказал он ему. – Обратите ваши мысли к Господу.

И пока солдаты бесцеремонно выстраивали их вдоль стены кафе, он повернулся к Чарли Куну:

– Кто этот несчастный юноша?

Чарли Кун уже миновал в своем состоянии ту стадию, на которой был способен соблюдать приличия и бережно относиться к чувствам ближнего.

– Прославленный кубинский сверхмужчина.

– Сверхмужчина?

– Ну да, он может проделать невероятное количество половых актов подряд, практически безо всякого перерыва, – глухим, срывающимся от отчаяния голосом пробормотал представитель артистического агентства. – У него, так сказать, всегда стоит. Такого рода сексуальные феномены, знаете ли, очень популярны в сфере порнографии, В ужасе д-р Хорват быстро отвел глаза от кубинского чудовища и почти что с облегчением развернулся к взводу карателей. Человечество в своем падении достигло самого дна возможной мерзости, и теперь, когда земля вот-вот уйдет у него из-под ног, он наконец получит возможность приобщиться к подлинной чистоте. Каковы бы ни были ошибки, допущенные им в жизни, он знал, что есть по меньшей мере одно, в чем он нисколько не заблуждался: Дьявол действительно существует, и теперь он имеет тому материальное доказательство – ведь это рука Нечистого толкала его сейчас к стене, даже если она и кажется всего лишь волосатой лапой капитана Гарсиа.