Мальчик. Рассказы о детстве - Роальд Даль

Весь первый этаж в Сент-Питерсе занимали классные комнаты. А второй этаж – спальни. На этом спальном этаже безраздельно царила Матрона – сестра-распорядительница. Это были её владения. Здесь, наверху, её надлежало беспрекословно слушаться, и даже одиннадцати- и двенадцатилетние мальчики до полусмерти боялись этого огра в женском обличье, потому что правила Матрона железной рукой.

Матрона была крупная светловолосая женщина с грудью. Лет ей было, наверное, не больше двадцати восьми, однако не имело значения, двадцать восемь ей лет или шестьдесят восемь, потому что для нас любой взрослый был взрослым, а всех взрослых в школе надо было опасаться.

Как только ты поднимался по лестнице и ставил ногу на пол спального этажа, ты оказывался в Матрониной власти, а источником этой власти была невидимая, но устрашающая фигура директора, скрывающаяся где-то в дебрях кабинета этажом ниже. В любой момент, стоило Матроне захотеть, она могла отправить тебя, прямо в пижаме и халате, с докладом к этому безжалостному великану, и это всегда означало, что он тут же отходит тебя тростью. Матрона это знала и наслаждалась этим.

Она проносилась по коридору как молния, и в тот миг, когда ты меньше всего этого ждал, в проёме двери возникали её голова и грудь.

– Кто бросил губку? – доносился её ужасный голос. – Это был ты, Перкинс, верно? Не смей мне лгать, Перкинс! И не спорь со мной! Я прекрасно знаю, что это был ты! Сию секунду надевай халат, спускайся к директору и доложи ему о своём поведении!

Медленно-медленно, с величайшей неохотой маленький Перкинс, восьми с половиной лет от роду, влезал в халат и тапочки и скрывался в длинном коридоре, который заканчивался задней лестницей, ведущей к квартире директора. А Матрона, как все мы прекрасно знали, шла за ним следом и застывала над лестницей, вслушиваясь со странным выражением на лице в звуки ударов трости – хрясь!.. хрясь!.. – которые вскоре начинали доноситься снизу. Мне при этих звуках всегда казалось, что директор у себя в кабинете стреляет из пистолета в потолок.

Сейчас, когда я оглядываюсь в прошлое, мне совершенно ясно, что Матрона очень сильно не любила маленьких мальчиков. Она никогда нам не улыбалась, не сказала ни одному из нас доброго слова, а если, к примеру, к разбитой коленке присыхала повязка, Матрона не разрешала тебе отлеплять её потихоньку, чтобы не было больно. Она всегда срывала её сама резким, размашистым движением, бурча: «Ишь, неженка какой!»

Однажды, в первый мой семестр, я пошёл в комнату Матроны за йодом, чтобы смазать ободранную коленку. Я не знал, что перед тем, как войти, надо постучать, поэтому я просто открыл дверь, и вошёл, и застал её в центре больничной комнаты в объятиях учителя латыни мистера Виктора Коррадо. Они отпрянули друг от друга, и лица у обоих внезапно стали алыми.

– Как ты смеешь входить без стука? – завопила Матрона. – Мистеру Коррадо что-то попало в глаз, я пытаюсь это извлечь, это сложная операция, а ты врываешься и всё портишь!

– Извините, пожалуйста, Матрона!

– Выйди сейчас же и возвращайся через пять минут! – крикнула она, и я пулей вылетел за дверь.

Вечерами, вскоре после команды «погасить свет», Матрона пантерой кралась по коридору, пытаясь уловить шёпот из-за двери какой-нибудь спальни. Мы быстро узнали, что слух у неё феноменальный, так что лучше помалкивать.

Однажды после отбоя один смелый мальчик по фамилии Рагг на цыпочках вышел из нашей спальни и посыпал линолеум в коридоре мелким сахарным песком. Когда он вернулся и доложил нам, что весь коридор, из конца в конец, успешно засахарен, я задрожал от предвкушения. Я лежал в темноте и не мог дождаться, когда же Матрона выйдет на ночную охоту. Но ничего не происходило. Наверное, думал я, она там у себя в комнате вынимает очередную соринку из глаза мистера Виктора Коррадо.

И вдруг из дальнего конца коридора донеслось звучное хрусь-хрусь-хрусь – как будто великан шагает по щебёнке.

А потом вдалеке послышался разъярённый Матронин голос, переходящий в визг.

– Кто это сделал? – визжала она. – Кто посмел?

Страшная в своей ярости, она с хрустом неслась по коридору, распахивая двери спален и включая свет.

– Ну-ка признавайтесь! – кричала она, меряя коридор хрустящими шагами. – Кто это сделал? Я хочу знать имя мерзкого мальчишки, который рассыпал сахар! Признавайтесь немедленно! Имя!

– Не признавайся, – шептали мы Раггу. – Мы тебя не выдадим.

И Рагг молчал. Я его не виню. Если бы он сознался, участь его, несомненно, была бы страшна и кровава.

Вскоре наверх поднялся директор. Матрона призвала его на помощь, кипя от ярости так, что из ноздрей шёл пар. Всех нас выгнали из спален в коридор, и мы стояли там и мёрзли в своих пижамках, переминаясь босыми ногами по холодному полу, а директор требовал, чтобы виновный – или виновные – сделали шаг вперёд.

Но никто не делал шаг вперёд.

Видно было, что директор вправду очень разозлился. Ему испортили вечер. Лицо его пошло красными пятнами, а изо рта, когда он говорил, вылетали брызги слюны.

– Отлично! – прогремел он. – Значит, сейчас все вы до единого пойдёте и достанете ключи от своих сундуков. Сдадите эти ключи Матроне, и у неё они будут храниться до конца семестра. Все посылки, которые вы получаете из дома, с этой минуты будут конфисковываться! Я такого поведения не потерплю!

Мы сдали свои ключики и оставшиеся полтора месяца до конца семестра ходили впроголодь. Но все эти полтора месяца Аркл продолжал кормить свою лягушку слизняками через дырку в крышке сундука. Ещё он каждый день подливал туда воду из старого чайника, чтобы лягушка была мокрой и довольной. Я восхищался Арклом за то, что он так хорошо заботится о своей лягушке. Сам он голодал, но не мог допустить, чтобы и она голодала. С тех пор я всегда старался быть добрым к мелким зверюшкам.