Песня зверя - Кэрол Берг

Полнейшую сенсацию произвел беззубый лудильщик, только что прибывший из Лепана; он сообщил, что четыре дня назад в городе просто незнамо что творилось, потому что на берег вынесло трупы двух Всадников с кучей ран, и все смертельные. Лудильщик рассказывал, что такой суматохи он отродясь не видывал — по всему городу кого-то ловили, да так и не поймали, и командир Всадников клялся, что повесит гада на городской стене на его же кишках.

— Неужто это одному человеку под силу?! — поразился кто-то из слушателей.

— Вот уж не хотел бы оказаться поперек дороги тому, кто в одиночку двух Всадников уложил, — мотнул щеками могучий фермер, которому завязать узлом железный прут явно было парой пустяков.

— Я бы ему лапу-то пожал, — покивал бедолага с усохшей рукой и ожогом от драконьего пламени в пол-лица. — Ихние родственнички думают, что они на свете главные. Одни беды от них, чтоб им провалиться…

— А говорят, они со своими зверями трахаются, — сообщила девица за стойкой, и разговор обратился к диким нравам и обычаям таинственного Клана, члены которого носят на запястьях знак Всадника.

Я утратил нить беседы, потому что интересовал меня исключительно рассказ лудильщика. Итак, двух Всадников убили и сбросили в реку… По всему городу кого-то ловили… Все было наоборот и не в том порядке. Это Всадники кое-кого ловили, и поймали и доставили к королю, только вот… Мне вспомнилось, как они начали меня бить и неожиданно перестали. И я же видел, как кто-то бросает тела в воду, только думал, что это бред, потому что меня по голове ударили… Если мертвые Всадники — те самые, что били меня, тогда кто доставил меня к Девлину? С чего людям Девлина убивать его собственных Всадников?

Становилось поздно, и служанка насадила на вертел пару уток — полетели шипящие брызги жира. В комнате было не продохнуть от дыма. Посетителей прибавилось. Какой-то пастух согнал с мест двух элимов, тихонько прихлебывавших суп, — ему понравился их стол. Хозяин замахнулся метлой и заставил элимов рукавами вытереть расплескавшееся варево. Когда переполох улегся, путешественники, фермеры и лавочники размякли от эля, и их разговоров не стало слышно. Все это было мне очень знакомо, но я смотрел на все со стороны, словно на представление в ярмарочном балаганчике.

— Песню! — рявкнул хозяин. — Эй, кто нам споет?

Я сжал кружку ладонями и уткнулся в эль, а между тем коренастый парнишка-удем взобрался на табурет и задыхающимся фальшивым тенорком затянул "Плач Моргрейв". Я зажал уши и изо всех сил старался не вспоминать, как сам однажды пел эту любимую солдатскую песню воинам короля Руарка на залитом луной поле — они с трепетом ждали наступления армии Флориана в стальных шлемах. Когда песня кончилась, солдаты обступили меня и завалили грудой медальонов, колец и прядей волос — все это они просили передать их женам и любимым, когда я вернусь в Элирию, и моему слуге пришлось разорвать на клочки целую книгу, чтобы завернуть и надписать каждый дар. Я развозил подарки два месяца, но раздал все. Многие дары действительно оказались последними. Это была кровавая битва.

Слушатели затопали в знак одобрения, а юнец осклабился и начал другую песню. Я поднялся, оставил на столе монетку, еще одну кинул в чашку перед певцом и направился наверх. Я успел пройти один пролет, и тут в дверь вломились три головореза.

Настала тишина. У двоих были мечи. Главарь, широколицый детина с голубыми глазами, которые, казалось, вот-вот выпрыгнут из-под нависшего лба, обвел залу мутноватым взглядом и жестом велел спутникам обыскать комнату.

— В чем дело? — спросил хозяин, рыжий толстяк. — По какому праву…

— Мы ищем негодяя, который убил наших братьев, — высокопарно заявил главарь. — Тот, кто его укрывает, пойдет на корм драконам! И вся его родня! И его деревня! И деревня его бабы…

Желудок у меня завязался узлом. Они пошли по зале, требуя, чтобы все показывали им руки. Хозяин помнит мои руки. И хорошенькая служаночка за стойкой — она даже носик сморщила, когда увидела, как я скрюченными пальцами кладу монетку на блюдце и как трудно мне управиться с кружкой. Я отступил в тень, бесшумно пробежал в комнату и, схватив плащ, выглянул в окно.

В саду гарцевали три взмыленные лошади. При них никого не было, и никто не увидел, как я вылез в окно и спрыгнул на землю. Несколько секунд, полных досады и проклятий, я потратил на то, чтобы справиться в конюшне с пряжками и ремнями, в конце концов решил обойтись без седла, которое купил вместе с лошадью, и оставил только уздечку. В который раз поблагодарив маму — она настаивала, что даже музыкант должен ездить верхом так, как подобает сыну воина и племяннику короля, — я вскочил на коня, не спеша вывел его на дорогу и пустил галопом, заслышав позади крики. Я тщательно выбирал скакуна, и отдохнул он как следует, но вдохнуть полной грудью мне удалось, только оставив за спиной три лиги. Никаких признаков погони не было.

Дороги северной Элирии были мне более чем знакомы — когда я только начинал петь, путешествовать мне приходилось именно здесь. Неделю я избегал оживленных дорог, покупал еду на деревенских базарах и ночевал под открытым небом, стараясь оказаться подальше от Лепана и слухов о сенае с изуродованными руками. Зачем Девлин натравил на меня этих убийц — ведь двух дней не прошло, как он позволил мне покинуть дворец?! Это было как те трупы в реке — совершенно, решительно непонятно… Разве что Девлин их не посылал. В первую ночь я долго сидел у костерка, размышляя, действительно ли легионы подчиняются Девлину так безоговорочно, как он думает. Эта мысль тревожила, как дрожь под ногами перед землетрясением. Годы хаоса были всего пятьсот лет назад. Это совсем не много.

Как-то раз, когда провизия подошла к концу, а пополнить запасы было негде, я остановился в странноприимном доме для паломников, посещающих местное святилище близнецов Ванира и Вельи — бога огня и богини земли. В священной пещере паломники при свете факелов блуждали среди колодцев кипящей грязи, отдававшей серой, глубоких расселин, откуда вздымались языки пламени, и каменных бассейнов с кипящей водой, откуда по временам вырывались мощные струи пара. Я не пошел в пещеру и, поев похлебки из общего котла и выспавшись на жесткой циновке, отправился дальше. Я ни с кем не разговаривал, никого ни о чем не спрашивал, и новости меня не интересовали. Руки я держал под плащом.

К счастью, на дорогах почти никого не было — к счастью, потому что я начал разговаривать сам с собой. Если бы кто-то меня услышал, счел бы беглым сумасшедшим. А мне надо было научиться вновь говорить легко и гладко, а то очень уж приметная была у меня речь. Так что пришлось вспомнить все скороговорки, которыми в свое время изводили меня учителя пения, и разыскать камнеломку, мать-и-мачеху и шалфей — я заваривал их кипятком и дышал паром или пил настой, чтобы вылечить горло.

Лишь однажды, стоя на каменной гряде и глядя на закат цвета драконьего огня над горами Караг-Хиум, я попытался пропеть несколько слов из того самого "Плача Моргрейв", который знал с пяти лет. Но первые три ноты замерли в безветренном воздухе. Я не слышал, как рождается в сознании следующее созвучие, я не чувствовал, как расцветают слова в пробуждающейся мелодии, не было во мне страсти, без которой не сплести воедино слова и ноты, не сделать из них нечто большее, чем просто музыка и просто стихи, и вот я запнулся и умолк… И долго потом проклинал себя за глупость: где взять музыку, если музыка умерла?