Комната влюбленных - Стивен Кэрролл

— И чем же ты занимался?

— Смотрел.

— На что?

— На тебя. На комнату. На все.

Момоко скатилась с футона и накинула халат.

— Ты же завтра уезжаешь. Надо было меня разбудить. И не говори, что мне было хорошо во сне. Спать значит спать — тебе не может быть хорошо или плохо.

Завязав халат, она откинула с лица волосы. Волчок хотел как бы между прочим спросить об исчезнувшей со степы фотографии, но понял, что ему не удастся задать вопрос безучастным тоном. Вместо этого он с внезапной болью в сердце глядел на непослушные пряди, вновь упавшие Момоко на лоб. Обнявшись, они пошли к дверям, и Волчок обулся.

— Спасибо за чудесный день, — Момоко хитро улыбнулась, как радующийся заготовленной шутке комический актер. — Премного вам благодарна!

Он поцеловал ее, а потом погладил только что целованные губы. Момоко открыла ему дверь и стояла, ежась от вечерней прохлады, пока на лестнице не стихли шаги. Потом заперла дверь и слегка коснулась своих губ там, где их касались его пальцы. Она внимательно разглядывала семейные портреты, а те бесстрастно взирали на нее с другого конца комнаты.

Ночь выдалась морозная. Вдоль казавшихся бесконечными перронов Токийского вокзала, который представлялся Волчку отдельным городом, ютились целые семьи, сбившиеся в кучки незнакомые пассажиры и одинокие путешественники. Все они зябко кутались в свои пледы и поднимали воротники пальто в тщетном ожидании поездов, опаздывавших на несколько дней. Волчок и капитан Босуэлл осторожно пробирались сквозь толпу, а два американских солдата расчищали им путь, не обращая внимания на сбежавшихся ребятишек.

Сопровождаемые неотрывными взглядами всего перрона, все четверо погрузились в специально поданный состав. Волчок ожидал увидеть развалюху наподобие того автобуса, в котором он совершил свое первое путешествие из Ацуги в Йойоги. Но против ожидания поезд оказался в отличном состоянии, опасения насчет холода и сквозняка тоже не оправдались — в купе было душно и слишком жарко, так что они ехали, распахнув шинели и расстегнув воротнички.

Перед отходом ко сну Босуэлл пустил по кругу флягу с виски. Поезд лениво полз в сторону Киото, где их вагон должны были прицепить к идущему в Пару составу. За ночь окна заиндевели, и на каждой остановке Волчка будили какие-то голоса и топот бегущих ног. Впрочем, голоса эти всегда раздавались издалека и никак не посягали на безопасность их уютного купе. Время от времени он слышал, как приставленный к ним конвойный отгонял простых пассажиров: «Сюда нельзя. Только для американцев».

Солнечным утром маленький дребезжащий поезд прибыл в Пару. Казалось, в этом городке и не слыхали о войне. Деревянные, выкрашенные одинаковой темно- коричневой краской дома стояли в целости и сохранности. На крышах храмов и лавочек лежал снег, снегом же были запорошены городские сады. Да, войны здесь будто и не было. Из окна армейского джипа Волчок заметил, что на узенькой главной улице открыты все магазины.

Они остановились у одного из них, чтобы свериться с картой. Заботливо отполированные двери и оконные рамы восхитили и тронули Волчка. Ему вспомнилась отцовская лавка. Там тоже все было начищено до блеска, сладко пахло леденцами и — едва уловимо — расфасованным чаем, а в холодные дни — еще и керосином. Дверь открылась, и на пороге появился сам лавочник. Волчок посмотрел на японца, японец — на Волчка, и джип тронулся. Они ведь вполне могли бы быть группой праздных путешественников. Даже добравшись наконец до школьного двора, Волчок продолжал ощущать себя мальчишкой на каникулах.

Вот они и спортзале. Директор школы низко кланялся и заверял их в том, что стоящие перед ним ящики содержат лишь инвентарь для занятий спортом и рисованием. На глазах у Волчка школьники принялись переворачивать ящик за ящиком. Оттуда сыпались безобидные предметы вроде спортивных костюмов, масок для кэндо, кисточек и пачек бумаги. Солдаты порылись в образовавшейся куче, а по завершении досмотра школьники сложили все обратно в ящики. Босуэлл выразительно поглядел на Волчка:

— Их предупредили. Мы опоздали.

Директор согнулся в очередном поклоне и что-то сказал Волчку. Капитан Босуэлл гневно топнул ногой по жесткому пастилу:

— Чего он там говорит?

— Что тут ничего нет.

— Врет.

Босуэлл посмотрел на директора, потом на Волчка и сказал со знающим видом:

— Они будут тебе улыбаться и кланяться, но ты не верь. В голове у них совсем не то, что на языке. — Капитан помолчал, йотом злобно бросил на пол клетчатую доску для игры в го. — Копни поглубже и разом окажешься в глубоком Средневековье. — Он незаметно положил руку на кобуру. — Эта штука у меня c сорок третьего. Я с ней никогда не расстаюсь. С этими ребятами надо держать ухо востро, не дать им усыпить тебя улыбками, поклонами и разлюбезными манерами. — Он похлопал Волчка по плечу. — Понял?

Следующие три часа ушли на то, чтобы перевернуть вверх дном всю школу, вытряхнуть каждый ящик, распечатать каждую коробку, обшарить каждый шкаф. Но ни оружия, ни милитаристской литературы Босуэлл с подчиненными не нашли.

Они уехали, не попрощавшись с директором. Волчок тихо сидел в машине и слушал, как его спутники бурно обсуждали только что совершенный рейд. Джип проехал мимо молодой женщины c. прихваченными заколками полосами. Ему вспомнилась Момоко. Интересно, что она сейчас делает? Смеркалось. Волчок посмотрел на часы и прикинул: она скоро пойдет домой с работы. Они остановились у запятой американцами гостиницы. Вот бы узнать, где жили ее родители.

Некоторое время спустя Волчок пошел погулять вокруг небольшого пруда при храме. Почти стемнело, зажженные в окнах близлежащих домов огни разноцветными пятнами играли на поверхности воды.

Три лани зябко жались друг к другу около стоявшей на берегу скамьи. Это были местные «священные короны», они уже много веков подряд свободно бродили но городу. Волчок был очарован, потрясен, но не вполне счастлив. Возвращаясь в свой номер, он поклялся, что приедет сюда еще раз, вместе с Момоко.

Под дверью лежал грязный конверт без марки. Момоко заработалась допоздна. Она только что вошла, бросила сумку, скинула туфли и теперь стояла в дверях, уставившись на странный конверт. И не написано ничего. Она вскрыла конверт специальной машинкой, которую спасла когда-то с отцовского письменного стола.

Внутри был только адрес и нарисованный от руки план с указаниями дороги. Какое-то время Момоко внимательно вглядывалась в почерк, потом вдруг упала в кресло. Потрясение лишило ее последних сил, и она дол го сидела без движения. А может быть, это все игра воображения? А может быть, это ее усталый мозг сыграл с ней злую шутку? Почерк незнакомый. Наверное, кто-то по чистому недоразумению просунул под дверь этот надписанный чужой рукой конверт. Такое часто случалось в те дни.

Потом она посмотрела еще раз и поняла — ошибки тут быть не могло: разве можно не узнать этот своеобразный почерк, который она не видела уже четыре года, эти изящные, плавные линии, выведенные американской шариковой ручкой? Это была рука художника.