Правдивая история Деда Мороза - Евгения Пастернак

Охли и птёрки несколько раз пытались привлечь внимание «Деда Мороза», но тот только отмахивался — какой уж тут праздник. После службы Сергей Иванович наскоро пил чай и валился спать.

Но однажды на пороге дома его встретила целая толпа охлей и птёрков.

— Так, — сказал Главный Птёрк, бесстрашно заступая дорогу Морозову, — Рождество делать будем?

— Какое Рождество? — устало сказал Сергей Иванович. — Война. Не время для праздников.

— Ничего себе! — из толпы выскочила совсем маленькая охля и стала рядом с Главным Птёрком. — А когда время для праздников? Когда и без них весело? Ничего себе!

— Отойдите, — попросил Морозов, — а то наступлю ненароком.

— А наступай! — сказал Главный Птёрк. — Если Рождества не будет, все одно нам конец. — И он, грустно махнув хвостом, уселся на заснеженное крыльцо.

— Ничего себе! — сказала маленькая охля и села рядом. Птёрки и охли, все как один напыжившиеся и надутые, стали заполнять крыльцо.

— Топчи, — Главный Птёрк сложил лапки на груди, — давай. Круши, громи, изничтожай! Ты ж Дед Мороз. А мы кто? Да никто! Может, нас и нет совсем.

А маленькая охля вдруг расплакалась. Сергей Иванович в смущении топтался, боясь наступить на кого-нибудь из малышей.

— Вставайте, — говорил он, — замерзнете!

— И замерзнем! — крикнула сквозь слезы маленькая охля. — Тоже мне, Дед Мороз! Война ему… А дети?

— Вот именно! — зашумела сидячая манифестация. — О детях бы подумал! Им каково? Вообще никакой радости, а он тут… щеки надувает.

Морозов не выдержал и улыбнулся, потому что щеки надувал не он, а как раз охли и птёрки.

— Погодите, — сказал он, — будет Рождество. Только с делами управлюсь.

Главный Птёрк резко подскочил, за ним начали подниматься и остальные.

— С какими делами! Три дня всего осталось!

— Три дня? — охнул Сергей Иванович. — Я же желания не успею собрать!

— Спокойно! — крикнул кто-то из задних рядов. — Записочки-то вот они! Все тута!

— Надо бы разложить, — сказал другой голос, — только не на снегу ведь…

— А в кухне небось тепло, — сказала охля, которая только что заливалась горючими слезами, и очень натурально ихнула.

«Вот шельмы!» — подумал Морозов, запуская хвостато-рогатый табор в дом.

* * *

Над записочками пришлось сидеть два вечера подряд. На сей раз «небывалых» желаний набралось не в пример больше, чем в прошлом году. Чуть не каждый третий просил, чтобы война кончилась побыстрее. Морозов — то есть Дед Мороз — подолгу держал такие записочки в руке, мял их, даже дышал… Но все равно возвращал в кучу без уверенности, что такое правильное желание сбудется.

Только одно из таких пожеланий удалось ему немного разморозить. Записка была написана быстрым, не совсем уже детским почерком: «Пусть война остановится. Если совсем нельзя — хотя бы на день. Хотя бы на маленьком участочке. Тогда все солдаты поймут, что мир — это здорово и перестанут воевать совсем».

Сергей Иванович вдруг ясно представил себе немецкого и британского солдатов, которые сидят на бруствере и пьют пиво. А потом — играют в футбол.

Но все прочие просьбы о мире так и не ожили в его руках.

Много кто просил, чтобы папа вернулся. С этими было, кажется, проще. Во всяком случае, Сергею Ивановичу казалось, что он видит, как открывается дверь и чей-то папа в шинели, с георгиевским крестом, входит в комнату.

А потом начали попадаться просьбы, от которых Деда Мороза словно бы самого сковывало холодом. В первой такой записке он прочел: «Дедушка Мороз! Моего папу убили на фронте. Ты же волшебник, сделай, пожалуйста, так, чтобы он был живой. Я буду хорошо-хорошо учиться, и маму слушать, и папу, и даже Борьку, хоть он и задается, только оживи папу. Пожалуйста! Счастливого тебе Рождества! Оленька»

Сергей Иванович дочитал и растерянно оглядел своих маленьких ассистентов. Те сидели молча и честно таращились на него.

«Я волшебник, — напомнил себе Дед Мороз, — что захочу, что и случится. Только надо самому верить. Я должен…»

Он крепко-крепко зажмурился и попытался поверить, что Оленькин папа, убитый где-то далеко, наверное, уже и похороненный, может ожить. У Сергея Ивановича не получилось. Он пробовал и так и эдак — но картинки с ожившим папой не видел, а записка оставалась холодной, как лед.

Морозов открыл глаза и отложил записку в сторону.

— Ничего, — сказала одна из охлей, — ты не расстраивайся…

И погладила его по руке.

Но в следующий раз тоже не получилось. Дед Мороз старался изо всех сил, но просьба оживить папу осталась без удовлетворения. Морозов еще несколько раз натыкался на такие записки, колдовал над ними уже безо всякой надежды, а потом и вовсе стал откладывать их, как только понимал суть. Слишком много сил выпивали бесплодные попытки, после них даже какой-нибудь средний фейерверк наколдовать становилось трудно.

* * *

К вечеру Сочельника все записочки были рассортированы: большая кучка «бывалых», поменьше — «небывалых» (но уже прошедших руки Деда Мороза) и маленькая… На нее Сергей Иванович не мог смотреть спокойно. Это были так и не выполненные просьбы оживить папу или брата. Птёрки и охли разобрали записочки из первых двух кучек и разбежались, а Морозов продолжал смотреть на третью кучку.

— Я должен попробовать еще раз, — сказал он себе. — А вдруг.

Он взял наугад одну из записок. Это оказалась первая, Оленькина. Дед Мороз глубоко вздохнул и попытался. Ему показалось, что-то изменилось, ледяная бумага чуть потеплела, он сжал зубы и сконцентрировался изо всех сил. Еще чуть-чуть… Еще…

Вдруг кухня пошла колесом, в ушах зазвенело и свет потух.

Маша прибежала, когда муж лежал на полу без чувств.

В руке он крепко сжимал записку, покрытую инеем.

* * *

Ужин Сочельника Морозовым пришлось накрывать в спальне. Вернее, Маша накрывала, а Сергей Иванович только постанывал, лежа на кровати.

— Не получилось, не вышло…

— Ничего, завтра выйдет! — успокаивала Маша.

— Нет. Никогда не выйдет. Плохой я Дед Мороз.

Маша поставила на туалетный столик последнее блюдо и села на кровать.

— Ты самый лучший в мире Дед Мороз! — сказала она. — Самый-самый!

— Конечно, — постарался улыбнуться Морозов, — другого-то нет.