Маска счастья - Кира Буренина

– Замечательно. – Мадам постучала колпачком золотой ручки по зубам. – Это все бизнес. А теперь расскажите нам, юноша, о светской жизни в вашем городе.

– Какой? – округлил глаза старший инженер.

– Что здесь можно посмотреть, где развлечься вечером, – пояснила фрау Де Рока, явно забавляясь ситуацией.

Сычков поскреб затылок. Потом еще раз. Потом прошелся пятерней по волосам, но так и не смог выудить никакой информации о развлечениях в родном городе. Я ясно читала в его глазах ответ: «Летом работа на участке, да водка с телевизором весь год». В присутствии австрийской дамы он постеснялся озвучить свои мысли.

Вскоре милого Сычкова сменил главный инженер. Он сел за стол напротив нас и долго, пытливо вглядывался в наши лица. Пауза затягивалась.

– Да, – кисло произнес Филиппов, подведя итог своему осмотру.

Мы с мадам переглянулись. Фрау Де Рока затараторила со скоростью пулемета. Она перечислила все неудобства, которые нам пришлось перенести во время путешествия, не забыла упомянуть об отсутствии холодной воды и завтрака в гостинице, посетовала на неприветливую погоду. Она прямо обвинила Филиппова в пережитых неприятных минутах, напомнив о том, что мы всего лишь слабые женщины.

– Так почему же, – ее голос поднялся до драматических нот, – вы, как джентльмен, не можете дать нам хотя бы маленькую партию вашей продукции?!

Она протянула к нему руки, словно главный инженер мог вложить в ее ладони эту маленькую партию со склада. Момент был в высшей степени эмоциональный. Господин Филиппов был потрясен.

– Мне надо посоветоваться с директором, – резко дернулся он в сторону двери.

Через двадцать минут в переговорную Филиппов ввел директора завода. Директор поздоровался, остановился напротив фрау и взглянул на Филиппова, как бы спрашивая: «Эта, что ли?» Филиппов кивнул. Директор протянул фрау Де Рока свою визитную карточку, пожал ей руку и пробасил:

– Я дал задание печатать контракт для вас.

– Ура! – Мадам была готова расцеловать стоящих перед ней мужчин.

Филиппов благоразумно отошел на несколько шагов назад. Вечером он принес нам в гостиницу готовый, подписанный контракт. «Данке шён», церемонно принял он из рук фрау Де Рока подписанный ею экземпляр.

Дождливым пасмурным утром заводская машина отвозила нас в аэропорт. Водитель гнал как сумасшедший.

– Мы же не кирпичи, – возмущалась мадам.

У обочины дороги стояли закутанные в целлофан тетеньки, продававшие виноград.

– Остановите, пожалуйста, – попросила я шофера.

Притормозив у женщины, обставленной симпатичными корзиночками разных размеров, я, не торгуясь, купила одну, с душистым, сладким молдавским виноградом. Он благоухал почти на весь салон самолета, летевшего в Москву.

Дождь хлестал и там, в небесах, наш лайнер раскачивало, и табличка «Пристегните ремни» горела все время.

– Вам сок, минеральную, вино? – вежливо осведомился стюард.

– Вино, – попросила фрау Де Рока.

И в момент, когда рука стюарда протянула к сидевшей у окна фрау бокал вина, самолет тряхнуло, и рубиновая жидкость выплеснулась мне на юбку.

– Майн Готт! – вскричала фрау Де Рока. – Я вас как сглазила!

Она не успокаивалась весь полет, меняя разные салфетки, пытаясь оттереть пятно.

В Москве ярко светило солнце, началось бабье лето. Нас встречал улыбающийся, такой родной Сева.

– Ух ты, спасибо, – обрадовался он винограду. И, кивая на мою юбку, спросил: – Небось там все время вином угощали? Везуки! Ну, как там погода? – И, не дожидаясь моего ответа, добавил: – А у нас здесь – Африка!

Я с отвращением смотрела в окно – такое ощущение, что сидишь в колодце, и только можно увидеть голубой лоскуточек неба – наше трехэтажное здание совсем затерялось среди высоких слепых стен окружающих домов.

Наш «колодец» глубок и тенист даже в самый солнечный день. Отчаяние и тоска захлестывали меня, как утлое суденышко девятый вал. Вот почудилось, будто окно приблизилось ко мне, словно приглашая распахнуть заскорузлые рамы и перебросить свое тело за подоконник. А как же родители? Они так будут горевать – и окно вновь отодвинулось назад.

Я действительно не хочу причинять страданий своим родителям – бывшим археологам, романтикам до мозга костей, перекопавшим в поисках стоянок первобытных людей не одну тонну земли и песка от Урала до Средней Азии и осевшим теперь в выстроенном собственными руками деревянном «дворце» в Карелии. Они и там делают удивительные находки, сдают их в местный краеведческий музей, пишут необыкновенные письма-монографии своей непутевой дочери в Москву.

Мое воспитание было весьма своеобразным – родители привыкли любить меня на расстоянии. До четырнадцати лет меня опекали две бабушки – бабушка Лена и бабушка Оля.

Бабушка Лена, на самом деле моя прабабушка, сохранила до самой смерти ясный, трезвый ум, необыкновенную красоту и фрейлинский шифр, которым гордилась больше всего.

Родом из обедневшего, но знатного дворянского семейства, выпускница Смольного института, бабушка Лена рано вышла замуж за героя полковника, причем по взаимной и страстной любви, получила почетное звание фрейлины двора Ее Императорского Величества и оставалась ею вплоть до рождения дочери. Прадедушка погиб во время Первой мировой войны, кроме дочери у прабабушки никого не осталось, и она уехала в подмосковное имение.

Непостижимо, но лихие тридцатые годы, сталинские репрессии обошли прабабушку стороной. Может, причиной тому была ее жизнь, посвященная детям, – до глубокой старости она руководила школой, где и учителя и ученики с равным трепетом относились к ее знаниям, благородству души и несгибаемой воле. А может быть, моя бабушка, комсомолка Олюшка, оградила свою мать от страшных сталинских лагерей.

Настоящий «красный дьяволенок», бабушка Оля свято верила в идеалы мировой революции, успела выйти замуж и овдоветь, и больше уже замуж не вышла. Бабушки сообща воспитывали моего отца, а потом меня. Я росла без сказок – рассказы бабушки Лены о быте дворянских семей, генеалогия основных дворянских родов открывали мне настоящую российскую историю. А бабушка Оля вместо колыбельных пела мне на ночь комсомольские песни, рассказывала о героях Гражданской войны, о великом светлом будущем, которое ожидает народы.

Когда мне исполнилось четырнадцать, бабушки Лены не стало, и наш дом опустел. Бабушка Оля часто хворала, она вся как-то съежилась, постарела, и из бескрайных песков очередной пустыни были срочно вызваны мои родители-археологи. Тот факт, что у них незаметно выросла дочь, озадачил их невероятно, они как-то совсем перестали ориентироваться во времени и представляли меня все еще пятилетней крохой с большим белым бантом в волосах.