Головастик и святые - Андрей Филимонов

Обидно, когда люди такие вредные. Особенно старики. Ведь у них, если посмотреть глазами независимого историка, любовь на всю жизнь случилась из-за этой дуры, советской власти. Как бы они иначе встретились? Дмитро услали в Сибирь из-под Львова. А Зою взяли в Порт-Артуре, как японскую шпионку. Когда ей зачитали приговор – пятнадцать лет, она решила, что, хоть и грех, удавится в камере на решетке. Только ночью задремала немного и увидела картину: соль падает с неба на дорогу, и голос приказывает: иди и собирай, а там, где лежит последняя крупинка – будет радость. Сама мне рассказывала, что этот сон не раз ей дух поднимал в лагерях.

Дмитро, тот никаких снов не видел, никогда. Он просто как встретил на станции Тайга черноглазую девчонку с чайником кипятка, так мгновенно и перестал бояться жизни и смерти. По-русски он почти не говорил, только на своей певучей мове. Наше наречие ему резало ухо, как псиный лай. Ясно почему. В уголовном вагоне разве другую музыку услышишь? А тут Зоя, магнит небесный. Их с какого-то момента так и везли – параллельным курсом. Он селезенкой чувствовал, ближе она к нему или дальше. Если удалялась, то сразу начинал дрожать.

Живут они вместе с пятьдесят третьего года. Детей почему-то не сумели родить, но им и не надо. Они так слеплены друг с другом, как теста шар, что никакой спиногрыз между ними не всунется. Когда Зоя рядом, Дмитро – орёл. Когда нет ее, занимается рукоблудием с неодушевленными предметами. Чинит, настраивает, а сам ждет, что она вернется и в макушку поцелует. Не знаю, как у них насчет чего другого, но не исключено. Дед Герой свистел, что даже у мертвых бывает сексуальная жизнь.

С одной стороны, жаль, что поляки не услышали режиссерской версии этой истории. А с другой – наплевать. Пусть и дальше думают, что земля плоская.

31. В дебрях Коровинского района

Мы оказались в пустоте. В заднице без конца и края. В сказочных местах, где поперек дороги можно три года спать богатырским сном, и никто не побеспокоит. Отец Роман в депрессии, шуршит картой, пытаясь определить наше местоположение. Напрасно тратит время. Карты в России рисуют для воображаемого противника. Глядя на Головастика, я вспоминаю Ивана Сусанина, который тоже был гидом у польских туристов. Если мы придем не туда, то поддержим старую традицию. Но, скорее всего, мы вообще никуда не придем, потому что закончился бензин.

Головастик роется в багажнике, выбрасывая на дорогу странные вещи. Находит канистру, трясет. Пустая. Бросает. Находит другую, в которой что-то булькает. Открывает, нюхает, подносит ко рту. Пьет. Отец Роман в ужасе. Наш водитель ставит на передок машины три грязных стакана. Наполняет их красной жидкостью.

– Мария, кончай строчить. Ходи сюда! – кричит он, изображая бармена. – И ты, батюшка, вылезай. Я угощаю.

– Сделайте что-нибудь! – шепчет о. Роман, когда, откинув переднее сиденье, я выползаю наружу.

– Все, что смогу.

Беру стакан, в котором вино средней паршивости с привкусом машинного масла.

– Ничего не бойся, – улыбается Головастик. – Последний мент остался за рекой. Тут наша земля. Пей.

Пью, он тянется налить еще. Я вежливо отказываюсь:

– Честно говоря, не люблю жидких наркотиков.

Он смотрит на меня с интересом.

– Торчок, что ли? Ты про это, да? Вот Кочерыжка обрадуется. Будешь у нее сердечнососудистый друг. Или ты ухо-горло-нос?

– Не понимаю.

– Кончаловский, наш семейный доктор, закладывает царь-гриб в оба уха. Только его и видели. У лесных научился. Хоботом тоже мощно сосет. Они с Кочерыжкой, когда нанюхаются сушеных цветочков, потом так смеются на пару!

– Пан Головастик, вам хорошо, вы скоро будете совсем веселый. А в машине сидит духовное лицо. Оно волнуется и хочет ехать.

– Дык бензин йок! Я ж предупреждал.

– Отец Роман готов валютой оплатить бензин и хлопоты по его доставке. Позвоните кому-нибудь из своих знакомых.

– Тут не берет. Видишь, палочек нет. – Он сует мне под нос мобильник, опустошает стакан и кричит, паясничая: – Телефона-телефона, в лесу батюшка плачет – бензин хочет.

– Пан Головастик, заявляю вам от лица католической церкви, что вы попадете в ад. У отца Романа очень серьезные связи в потустороннем мире.

Головастик крестится протезом и кивает на заднее сиденье:

– Сильно злой?

– Он спешит. Ему назначено мистическое свидание.

– О, как серьезно всё! Тады лады. Табор уходит в небо.

32

Метрах в ста от дороги стояла береза, вся белая, как дворец на опушке леса. Раз в десять больше остальных деревьев, составляющих здешнее хилое разнолесье. Она вполне могла быть женой или дочерью Мирового Древа, на которое не посмели замахнуться бензопилой жадные черные лесорубы.

Головастик идет к березе, покачиваясь, но, оказавшись у подножия, выпрямляется и руки вскидывает в торжественном жреческом жесте. Если бы не узнал его немного, я, наверное, поверил бы, что он испытывает священный трепет. Постояв минуту, он внезапно прыгает вверх блохой и за одну секунду взлетает на нижнюю ветку. Первый уровень взят. Дальше Головастик поднимается легко, как по лестнице, видимо, ствол, который кажется издалека гладким, имеет удобные для ног впадинки. На каждом ярусе древолазец вынимает из-за пазухи телефон, проверяя связь. Примерно на середине высоты ловит сигнал. Вальяжно привалившись спиной к стволу, Головастик начинает разговор. С надеждой наблюдаю работу таежного колл-центра и, неожиданно для себя разволновавшись, выпиваю за успех стакан маслянистого вина.

О. Роман выходит из машины и прислушивается, вздрагивая. Над лесом пулеметной очередью разносятся матерные заклинания. Головастик смачно кроет жестокую судьбу, невидимого собеседника, далекое начальство, окружающий мир, Путина, Обаму, Римского папу и какого-то завгара. В тихом воздухе душевная песнь сибирского мужика звучит, как гимн страны Небыляндии, больше известной под именем Россия.

Мой дедушка, светило восточно-европейской сексологии, диссидент и фрондёр, знаток и ценитель ненормативной лексики, был бы рад оказаться сейчас на моем месте. Когда я был маленьким, он обучил меня малому петровскому загибу, уверив, что в Советском Союзе пионеры читают его на ночь вместо «Отче наш». Ритуал совершался втайне от родителей. Мы становились на колени, дедушка изображал молитвенный экстаз, раскачиваясь из стороны в сторону, а я повторял за ним: «Яко драченый фараонов уд, архиерейская залупа, зарубка Алексашковой мотни» и так далее. Особое удовольствие мне доставляли слова «етиться тебе ежом косматым против шерсти волосатым». Этот прекрасный еж снился мне в подростковых эротических снах и даже определил мои взрослые пристрастия в области интимной эстетики.

– Всё путем! – кричит сверху Головастик. – Через час будет автобус с переправы. Готовьте пиастры!

Пока я объясняю о. Роману, что наш проводник рискует жизнью не просто так, а за европейские ценности, Головастик пляшет «эх, яблочко» на ветке Мирового Древа.