Грустничное варенье - Елена Вернер

Припарковав машину у подъезда, Лара бережно взяла с соседнего сиденья урну с прахом своей близняшки. Она не жалела, что съездила на день рождения к отцу, даже несмотря на стычку с Егором, — ведь теперь с ней снова была ее Лиля.

— Скоро поедем на Байкал, Ли, — погладила она керамическую вазу и даже слабо улыбнулась. — Там будет хорошо, вот увидишь. Только ты и я. Никто нам больше не нужен, особенно твой Арефьев. Теперь опять только ты и я.

Все переменилось. Апатия и безысходность, владевшие Ларой все эти недели, сменились болезненным оживлением. Мысль о том, что она должна отвезти Лилю на Байкал, действовала сродни наркотическому уколу: боль утихла, и мир вокруг, — события, люди, даже предметы, — все это ускорилось. «Отвезти Лилю» стало главной целью, идеей фикс, конкретной и абстрактной одновременно, потому что Лара не представляла себе ни дорогу, ни итог этого путешествия. Она словно забыла, что в конце пути ей предстоит не посидеть с сестрой на скале, глядя на зачарованную гладь древней воды, а опрокинуть в порыв ветра урну с серым пеплом, в который превратилось ее тело.

Для начала Ларе нужны были деньги. За те месяцы, что она просидела дома, равнодушная к работе и всему, что ее окружало, деньги утекали со счета на оплату всевозможных платежей, которыми непременно обрастает взрослый человек. А скопить много, даже при ее неплохих заработках, Лара не могла, просто не умела, предпочитая спускать все деньги сразу, на подарки Лиле и отцу, или на развлечения, причем ее одинаково радовала и дружеская вечеринка в клубе, и прыжок с парашютом или ночной оглушительный полет по городу со знакомыми байкерами. Она обожала все, что приносило ей новые эмоции, и еще больше любила попадать в цветастый вихрь чужого восторга.

Так или иначе, денег на счетах почти не осталось, и, обнаружив это, Лара принялась за дело. Больших заказов ей не делали, и работать приходилось помногу и без прежних гонораров. Лара видела, что недотягивает до своего уровня, что ей часто изменяет глаз и чутье, и ничего не могла с этим поделать. К утру, когда заканчивалась очередная ночная съемка и остывали, потрескивая, осветительные приборы, а обманчивое волшебство глянцевой жизни постепенно таяло, Лара выходила на улицу. Прислоняясь к машине, она пила кофе из картонного стаканчика, обхватив его ладонями, и пыталась как можно дольше продлить это благословенное оцепенение, сонное отупение, накрывавшее ее после долгой работы. Она ни о чем не думала, просто изучала трещины в стене напротив, причудливо вьющийся от стаканчика ароматный пар, бесконечный узор тротуарной плитки. И это было прекрасно — ни о чем не думать. Потом на окраине сознания начинала зудеть какая-то мысль, навязчивая, но неуловимая. Всплывало слово «Байкал», и за ним из памяти тут же увязывались образы, звено за звеном, и каждое причиняло боль. Встрепенувшись, Лара отшвыривала от себя стаканчик в сторону мусорного бака, открывала большую спортивную сумку с оборудованием, камерой, объективами и шарила там в панике, пока не натыкалась на керамическую урну. И тут же замирала, потрясенная своим облегчением и горем, сплетающимися воедино, как змеи в клубок. Тогда она ехала домой и ложилась спать.

Пузырек со снотворным все еще ждал на тумбочке. Вместо него Лара видела белый вопросительный знак. Она пока не знала ответа на вопрос, но точно была уверена, что найдет его в своем путешествии.

Несколько раз звонил Арефьев. Но Лара, видя его номер на определителе, попросту не брала трубку. Она была уверена, что его настырность сойдет на нет, причем скорее рано, чем поздно. Так и вышло, через несколько дней сообщения о пропущенных звонках перестали высвечиваться на дисплее. И в ту же секунду Лара вычеркнула Егора Арефьева из своих мыслей, будто его и вовсе не существовало на свете.

Все дела были улажены только к началу июня. Наступил день, когда Лара посчитала, что заработанного должно хватить. Сумму она поделила пополам: им с Лилей на большое путешествие, и папе в конверт, который она оставит на своем столе. С короткой запиской на случай… На всякий случай. Следующее предложение о работе она отвергла и сразу после окончания разговора вытащила из телефона сим-карту. Неожиданно через анестезию ее теперешнего состояния к Ларе пробилось чувство удовлетворения, ей даже понравилось ощущать себя невидимкой. Она растворилась, исчезла для всего мира, для всех, кто ее знает. Значит, пора. Значит, завтра утром ее квартира будет пуста и бездыханна, а на парковке под окнами уже не будет стоять ее машина. Наверное, так и Лиля сейчас порхает, невидимая и беззаботная… Что ж, пора исчезнуть вместе.

В этот последний день Лара принялась за уборку. В отличие от старшей сестры, оплота чистоты и аккуратности, она была довольно безалаберна. Их детскую комнату некогда раздирали противоречия: островки порядка тонули в море неразберихи, с повисшими на стульях колготками, разоренным ящиком шкафа и добрым десятком раскрытых книг — Лара читала их все сразу, принимаясь в течение дня то за одну, то за другую, в зависимости от настроения. Переделать Лару было невозможно, и, когда Лилино терпение заканчивалось, она без единого упрека принималась раскладывать все по местам. Лара тут же приходила на помощь, хоть и знала, что к вечеру ей снова что-нибудь понадобится или на самом дне ящика с носками, или в третьем ряду книжного шкафа — и то, что встретится ей на этом пути, окажется непременно брошенным на середине комнаты. В крайнем случае, на подоконнике.

С тех пор мало что изменилось. Лара увидела свою квартиру глазами постороннего и почувствовала укол совести. В раковине посуда навалена горой, так что невозможно набрать в чайник воды из-под крана. Девушка тут же припомнила, что, кажется, последние несколько дней наполняла чайник в ванной. Она и в лучшие времена не видела ничего страшного в том, что днем сок наливается в ту же чашку, на которой засохли следы утреннего кофе. Лара могла есть борщ, покачиваясь в кресле и держа тарелку на весу, догадываясь, что непременно обляпается. И когда пара капель красной жидкости падала на белую футболку, она только понимающе фыркала, мол, так я и думала. Лилю это всегда потрясало:

— Я не понимаю. Тебе ведь самой потом стирать все это. И убирать тоже. Куда проще поддерживать чистоту, чем…

— А, ты не понимаешь. Это скучно. И потом — я ленива.

— Творческой личности творческий беспорядок? — приподнимала Лиля бровку. Лара трясла головой:

— Не-а. Творческий беспорядок… Ерунда это все! Просто надо смотреть правде в глаза: я ленива.

Иногда на Лару нападало оживление, и она за пару часов наводила в квартире блеск, исступленно оттирая тряпками с чистящими кремами зеркала, холодильник и плиту. Потом обводила глазами сияющую квартиру, вздыхала спокойно — и забывала о порядке еще на две недели.

Теперь все обстояло куда хуже. За время, прошедшее с гибели Лили, Лара не обращала внимания на свою квартиру. И она ужаснулась, представив реакцию сестры. А ведь она здесь — вон и урна стоит на табуретке рядом с кроватью… Лара бросилась за шваброй.

К вечеру зеркало в ванной наконец-то стало отражать, тапки перестали липнуть к полу, всюду пахло освежителем воздуха с лимоном, а растения в горшках, усыпанные сухими листами и трескучими соцветиями, отправились вниз, к подъезду. Оставлять их все равно было некому, а так — может, сердобольная соседка сжалится. Даже зарядивший с прошлой недели дождь был сейчас внимательнее к растениям, чем Лара. Ее заботила только урна, книги с Лилиными пометками и путешествие, которое начнется завтра. Ближе к вечеру Лара отправилась в магазин и купила рюкзачок, небольшой, изящный, сшитый из светлых и темных кожаных лоскутов. Дома она первым делом поместила в него урну с прахом и осталась довольна: рюкзак будто специально сшили для урны и для их поездки.