Титан. Жизнь Джона Рокфеллера - Рон Черноу

Рокфеллеры жили в трех милях (около 5 км) к востоку от города, среди мягких пасторальных лугов и рощиц у реки. Из двух домов, которые они занимали во время пребывания в Овего, второй был поменьше, поэтому можно сделать вывод, что Билл и Элиза столкнулись с финансовыми проблемами, и им пришлось урезать расходы. Из второго дома – больше напоминавшего коттедж, а не ферму, – открывался прекрасный вид на мутноватые воды извилистой Саскуэханны с лесистым силуэтом Большого острова (позже остров Гайавата) и занавесом из голубых холмов в отдалении. В таком уютном местечке Джон делил постель с Уильямом. «Это был маленький домик, – предавался воспоминаниям Джон спустя годы, – но наш милый домик»55.

Возможно, Билл выбрал Овего потому, что для человека, занимающегося лесозаготовками, здесь имелись заметные преимущества. Во время разливов по реке Саскуэханна легко было сплавлять плоты, и в результате в городе появилось несколько лесопилок. Могло иметь значение и то, что 27 сентября 1849 года, прямо перед переездом Рокфеллеров, ужасный пожар уничтожил сто четыре дома в центре Овего, пламя пощадило только три лавки; катастрофа предвещала повышенный спрос на лес, так как город перестраивался. И наконец, город имел репутацию мекки самозваных докторов. По воспоминаниям одного из жителей Овего: «После Гражданской войны их тут жило с десяток»56.

За три года в Овего эскапады Билла, казалось, стали еще более непредсказуемыми, чем раньше. Появлялся он в городе редко и ненадолго, но хорошо запомнился изумленным местным жителям. «Он был лучше всех одет на мили вокруг, – вспоминал близкий сосед. – Никогда не появлялся без своего изящного цилиндра»57. Элиза уже близилась к сорока годам, многие тяжелые испытания отразились на ней, лицо теряло цветение молодости, становилось суровым и тонким. Горожане говорили о ней как о приветливой, воспитанной, благопристойной леди, днем навещавшей соседей, всегда одетой в черное шелковое платье, похожее на траурные одежды вдовы. Ее хвалили за строгую дисциплину, аккуратный вид и силу духа. При всех ее тяготах она уже не казалось такой отчаявшейся, как в Ричфорде и Моравии, как будто привыкла к своей ноше и смирилась с отсутствиями Билла.

Билл, которого Элиза когда-то считала преисполненным важности властным мужем, теперь был безвозвратно изобличен, как подлец, и упал в ее глазах. Крушение иллюзий о ее красавце муже, возможно, упростило дела дома. «Семью растила именно она, – сказал один из знакомых, – отец, даже когда был дома, не вмешивался в ее порядки. А порядки были строгие»58. Другой сосед назвал ее «необычайно ясно мыслящей и толковой христианской матерью. Наверное, сегодня ее наказания показались бы строгими и даже суровыми, но, хотя она заставляла детей слушаться и не позволяла сидеть без дела, дети любили ее, так же, как она любила их»59. Шутки с такой матерью были плохи. Однажды Элиза была больна и лежала в постели, и тут выяснилось, что Джон не выполнил ее поручение и приговор не заставил себя ждать: мать отправила его к Саскуэханне выбрать ивовый прут. С молчаливой хитростью, которая станет его характерной чертой, он надрезал прут ножом в нескольких местах, чтобы он согнулся и сломался после первых ударов. Элизу провести не удалось. «Пойди и принеси другой прут, – распорядилась она, – и смотри, чтобы на этот раз он не был изрезан»60.

Элиза, должно быть, находила религиозную атмосферу Овего благоприятной. Джон сохранил неизгладимый образ Овего – он стоит за домом и слышит, как Элиза молится вслух в спальне наверху. Местные баптисты были деятельными людьми, евангелистами, каждую зиму они проводили множество раскаявшихся грешников на лед Саскуэханны, вырезали полыньи и крестили людей. По воскресеньям соседи подвозили Элизу и детей в баптистскую церковь в деревне. Детей воодушевило одно из занятий в воскресной школе, посвященное прощению, и они завели обычай, говорящий о том, насколько религия пропитала их жизни. Каждую ночь, ложась спать, дети поворачивались друг к другу и спрашивали: «Ты прощаешь меня за все, что я сделал тебе сегодня?»61 Когда они засыпали, атмосфера уже очищалась от всех взаимных упреков и отравляющего гнева.

В Овего Элиза все больше стала полагаться на Джона, как будто учила его быть всем, чем так и не стал Билл. Как и мать, без Билла Джон казался сильнее, выходил из его тени и становился самостоятельной личностью. Многочисленные обязанности приучили его к большой нагрузке. Когда он не был в школе, он колол дрова, доил корову, носил воду из колодца, ухаживал за садом и ходил по магазинам, одновременно присматривая за младшими детьми в отсутствие матери. «Я был приучен делать столько дел в возрасте десяти или одиннадцати, сколько было мне по силам», – отметил он позже62.

Как временно занявший место Билла, он строго контролировал семейный бюджет и научился трезво оценивать мир. Однажды он потратил три дня, помогая местному фермеру копать картошку и получая тридцать семь с половиной цента в день. А вскоре после этого он одолжил одному фермеру пятьдесят долларов под семь процентов, и в конце года, и пальцем не пошевелив, получил три с половиной доллара. Практичный мальчик увидел наглядный контраст. Такая удачная математика как громом его поразила, стала для него откровением. «Я понемногу начал понимать, что хорошо бы деньги работали на меня, а не я на них»63. Среди местных фермеров гораздо большей популярностью пользовался Уильям, добродушный мальчик, с удовольствием помогавший в работе и не задававший слишком много вопросов, тогда как более рациональный Джон анализировал работу, разбивал ее на составляющие и думал, как выполнить ее наиболее практично.

Всю свою жизнь Джон Д. Рокфеллер-старший язвительно высмеивал обвинения, что еще ребенком он жаждал денег и стремился сказочно разбогатеть. Его, конечно, смущали инсинуации, что им двигала жадность, а не смиренное желание служить Богу и человечеству. Он предпочитал видеть в своем состоянии приятную случайность, непредвиденный побочный эффект упорного труда. Однако известны истории, подтверждающие, что Рокфеллер и правда мечтал о деньгах еще подростком в Овего. Один раз, гуляя у Саскуэханны с другом, он выпалил: «Однажды, когда-нибудь, когда я стану взрослым, я хочу стоить сто тысяч долларов. Когда-то так и будет»64. Известно так много похожих примеров, что напрашивается вывод, что Рокфеллер предпочел стереть подобные воспоминания из памяти. Учитывая ту пылкую страсть, какую питал к деньгам его отец, было бы странно, если бы и сына не околдовало золото.

В детских мечтах Рокфеллера не было ничего необычного, времена подпитывали алчные фантазии в миллионах впечатлительных школьников. Для предприимчивых молодых людей Америка перед Гражданской войной была местом смелых начинаний и неограниченных возможностей. После войны с Мексикой, в начале 1848 года страна присоединила огромные территории – Техас, Нью-Мексико и северную Калифорнию. В тот же год на лесопилке Джона Саттера в Калифорнии было обнаружено золото, и в сумасшедшей спешке на запад устремились девяносто тысяч золотоискателей. Как раз когда Рокфеллеры переезжали из Моравии в Овего, толпы оживленных мужчин ехали через континент, огибали Южную Америку на кораблях или с трудом тащились через Панамский перешеек, пытаясь любой ценой попасть в Калифорнию. Десять лет спустя найдут нефть, и такое же светопреставление случится в западной Пенсильвании. Хотя для большинства искателей золотая лихорадка оказалась западней и разочарованием, редкие истории успеха разжигали воображение людей. Марк Твен назвал калифорнийскую золотую лихорадку переломным моментом, благословившим культ денег и принизившим идеалы, на основе которых создавалась страна.