Власть в тротиловом эквиваленте. Наследие царя Бориса - Михаил Полторанин

Если удастся добиться цели, он воздаст им сполна. А чтобы добраться до цели, готов объединиться с самим Сатаной. Он вдруг почувствовал, что в душе у него оказалось много места для ненависти. Для презрения к людям.

Поражение от «Воруй-города» его многому научило. Он использует для своего утверждения опыт, блатные законы, мафиозные схемы этого города. И создаст для себя неповторимое государство по имени Воруй-страна. Потом передаст его для доработки колуном и рашпилем другой гусенице, другого колера — по цвету гэбистских погон. Но до этого еще долгий путь борьбы. И я, как свидетель, хочу пройти его в своем рассказе вместе с вами, читатель.

Рассказ будет не столько о самом Ельцине как о человеке. И эволюции его личности. Навряд ли кого-то интересуют воспоминания о нем — теперь это совсем не актуально. Был Борис Николаевич, отжил свое — и нет его. Все люди, к сожалению, смертны.

Но всегда будет привлекать наше внимание ельцинское явление и та обстановка, в которой оно стало возможным. Мне самому важно понять: где, кем и на каких поворотах подбрасывались «арбузные корки», чтобы поскользнулась страна. И грохнулась так, что до сих пор мы потираем ушибы. Ведь не с бухты-барахты лег на общинную Россию ельцинский олигархат — бесчеловечная, людоедская система. Лег и держится на штыках по сей день. Все более укрепляясь, наглея и дожевывая страну.

1

Была тогда мода у власти надевать камуфляж на конторы. Смотришь на вывеску — какая-нибудь фабрика по пошиву бюстгальтеров. А из цехов по ночам вывозили военную амуницию. Все привыкли: надо вводить противника в заблуждение. И даже сейчас к этому относишься с пониманием.

А еще были замаскированные пропагандистские центры. Среди них особое место занимало Агентство печати «Новости» (АПН). Для простодушных иностранцев его именовали общественной организацией — формально так это и было. Поскольку учредителями АПН выступали союзы журналистов и писателей СССР, а также общество «Знание». И цель провозглашалась что надо — нести свет добрых идей в темные уголки планеты. АПН издавало 60 газет и журналов на 45 языках, в том числе «Московские новости», имело свой телецентр.

На самом деле это была контора, привязанная к спецслужбам нашей страны. Среди замов председателя правления АПН были генералы КГБ, а корпункты в западных столицах укомплектованы кадровыми разведчиками. Все делалось по образцу идеологических центров ЦРУ США.

На полиграфических мощностях агентства могли печатать фальшивые номера зарубежных изданий и вбрасывать их во враждебные страны для «наведения шороха». А еще работала сверхсекретная группа специалистов, которая сочиняла всякие гадости про внутренних оппонентов нашей системы, за деньги покупала согласие известных западных журналистов ставить подписи под этими материалами (в архивах сохранились их имена) и за деньги же пристраивала написанное в зарубежной прессе. А потом эти пасквили перепечатывали газеты Москвы — как мнение мирового сообщества. Советские люди читали и думали: если уж там про них пишут такое, значит, они действительно негодяи.

Правда, были в агентстве редакции, где освещали внутренние проблемы нашей страны. Статьи готовились для региональных изданий, но покупали их и газеты капстран. Туда и сосватал меня политобозревателем Егор Яковлев. Он был тогда главным редактором «Московских новостей» и одновременно замом председателя правления АПН Валентина Фалина.

Я виноват перед Валентином Михайловичем — по своей политической молодости в 90-е годы необдуманно попенял ему, будто он развел в этом ведомстве синекуру для бездельников-кагэбистов. А он, бывший посол СССР в ФРГ, просто не отступал от принятых правил и по-своему стоял на страже интересов державы. К тому же Фалин был большой либерал: позволял группе обозревателей достаточно объективно отражать в прессе поступки наших властей.

После жизни-молотилки в «Московской правде» работа в АПН казалась подарком судьбы. Командировки по стране и за рубеж, знакомства с журналистами ведущих изданий мира. Была специальная служба, которая организовывала для иностранных делегаций поездки по городам и весям. К ее работе по просьбе гостей нередко подключали и меня — им надо поболтать в пути о московских событиях, а мне-то получалась не лучшая трата времени.

Запомнилась только сверхэмоциональная группа журналистов из Токио. Мы везли ее поездом на Кубань — в одном месте шел ремонт железнодорожного полотна, и состав медленно полз по участку. В окно было видно, как женщины в оранжевых жилетах таскают шпалы на плечах. Японцы глазели и о чем-то спорили между собой. Переводчица пояснила: удивляются. Потом мы ехали на микроавтобусе и тоже напоролись на ремонт. Самосвал высыпал на дорогу кучу горячего асфальта, а женщины в таких же жилетах разбрасывали его лопатами. Картина для нас более чем привычная. Но опять заплескался галдеж.

Громче всего затараторили гости на чайной плантации, куда нас привезли посмотреть на уборку краснодарского чая. Тогда в магазинах он лежал повсеместно. Вдоль кустов по дорожкам громыхало два зеленых комбайна. Они срубали чайный лист вместе с ветками — пыль поднималась столбом и плыл запах березовых веников. Я спросил переводчицу: что же так возбудило японцев?

— Изумляются самураи, — засмеялась она. — Говорят, что мы странный народ. Там, где мир использует механизмы, у нас женщины пашут вручную. А там, где все работают только руками, на той же уборке чая, у нас — комбайны.

Да, мы такие, нас не свернешь. Всегда выбирали и по сей день выбираем свой, особый путь для России.

Весной 88-го я вернулся из такой же командировки, а сосед по кабинету Альберт Сироткин встретил новостью: уже трижды звонил Борис Николаевич, просил, как вернусь, сразу же с ним связаться. Мы не виделись после того больничного разговора. Я думал, что после московского пленума Горбачев отошлет Ельцина послом Советского Союза куда-нибудь в Данию или Бельгию. Не лобное место в политике, да у Бориса Николаевича и не было других вариантов. Дергаться бы не стал. Но Михаил Сергеевич, назначив его первым замом председателя Госстроя СССР в ранге министра, оставил на всякий случай бойца возле себя, как оставляют у постели ружье в тревожную ночь. Ельцин долго отдыхал на курортах Прибалтики и вот теперь объявился.

Я не забыл нашу последнюю с ним встречу в больнице — впечатления от нее остались малоприятные. Будто дьявол высунулся наружу из человека — не со злым лицом, а со злобным мурлом. Неужели он всегда сидел и сейчас сидит, притаившись, в душе Ельцина? Чур меня и других! Зачем винить весь мир в своем поражении, не взыскивая с себя. Мы с ним проиграли Москву (я и себя относил к неудачникам), но эта победа партаппарата может быть пирровой. И нельзя терять чувства достоинства.

Но стоял у меня перед глазами и другой Ельцин. Тот, который возвысился в своем кабинете с телефонной трубкой в руке и задирал всесильного Лигачева: «Да, это я направляю редактора! Да, это я даю ему поручения! Что вы хотите услышать еще?» Прикрывая меня, он подставлял свою грудь, хотя желающих «выстрелить» в нее было немало. Какая внутренняя причина толкала его на такие поступки? За время совместной работы я наблюдал многократно, как эта пружина работала безотказно. Особенно тогда, когда Ельцин был убежден, что творит правое дело. Конечно, с ним надо встречаться и поддерживать в нем азарт борьбы с всесилием партократии.