Вирус либерализма. Перманентная война и американизация мира - Самир Амин

Геноцид индейцев являлся естественной составляющей той божественной миссии, которую возложил на себя новый избранный народ. И не стоит полагать, что это целиком осталось в прошлом.

До 60-х годов XX столетия ответственность за геноцид была символом национальной гордости (в голливудских фильмах, например, ковбой, как символ Добра, противопоставлялся индейцу, как символу Зла) и являлась важным элементом воспитания для многочисленных поколений.

То же имело место и в отношении рабства. Прошло почти столетие после объявления независимости, прежде чем оно было отменено, причем не из моральных соображений, подобных тем, которые провозгласила французская революция, а лишь потому, что оно больше не могло служить делу экспансии капитализма. А прежде чем чернокожие американцы получили минимальное признание некоторых своих гражданских прав, прошло еще целое столетие — при этом общий расистский настрой господствующей культуры сохранялся. До 60-х годов XX века все еще имели место линчевания. Порою эти линчевания сопровождались семейными пикниками: «стопроцентные» американцы воспринимали их как праздник и позднее демонстрировали фотографии события. Теперь такие линчевания перестали быть стихийными, они практикуются в рамках «права», по которому на смерть отправляются тысячи осужденных, большая часть которых — чернокожие. Зачастую впоследствии выясняется, что осужденные на казнь на самом деле были невиновны, однако эти факты редко будоражат общественное мнение.

В утверждении американской идеологии сыграли определенную роль и последовательные волны иммиграции. Иммигранты, конечно же, не несут ответственности за те беды, которые вынудили их покинуть свои родные страны. Напротив, они — жертвы. Но обстоятельства — то есть эмиграция — заставили их отвергнуть коллективную борьбу за изменение общих для их классов или групп обстоятельств на родине и принять идеологию индивидуального успеха, царящую на родине новой. Приверженность этой идеологии поощряется американской системой ради собственной выгоды. Эта идеология тормозит рост классового сознания, которое но мере созревания наталкивается на новую волну иммиграции, регулярно прерывающую процесс политической кристаллизации. Но одновременно эта иммиграция способствует усилению коммунитарных тенденций в американском обществе, так как «индивидуальный успех» не исключает принадлежность иммигранта к общине (ирландской, итальянской и т. д.), без которой изоляция индивидуума стала бы невыносимой. Здесь снова мы видим, как укрепление этого аспекта тождественности — взращенного и поощряемого американской системой — происходит в ущерб классовому сознанию.

В то время как в Париже граждане готовились к началу «штурма небес» (коммуна 1871 года), в США банды гангстеров из разных поколений бедных иммигрантов (ирландцев, итальянцев и т. д.) истребляли друг друга, а господствующие классы с бесконечным цинизмом ими манипулировали.

Все различия между идеологией Соединенных Штатов и Англии или Канады, например, проистекают именно из этого. Идеология протестантской Европы — Англии, Германии, Нидерландов, Скандинавских стран — вначале обладала некоторыми элементами, роднившими ее с американской. Это выражалось в том же «возврате к Библии», хотя, конечно, в более мягких формах, нежели те крайние проявления, которые мы наблюдаем у эмигрировавших в Новую Англию сект. Однако в этих странах рабочий класс сумел подняться до уровня осознания своей классовой принадлежности, в то время как последовательные волны иммигрантов в США нейтрализовали такую возможность. Решающим стало возникновение политических партий рабочего класса. В Европе либеральная идеология была принудительно соединена с другими системами ценностей (в том числе и с равенством), которые ей были не только чужды, но и зачастую с нею конфликтовали. Конечно, на протяжении истории в каждой стране и в каждый период времени эти сочетания выглядели по-разному. Однако все они сохраняли автономность политического аспекта по отношению к господствующему экономическому аспекту.

Канада, также молодая страна иммигрантов, не разделяет американской идеологии (или пока не разделяет?), потому что она не переживала наплыва последовательных волн иммигрантов, удушавших классовое сознание. А может быть, еще и потому, что противники независимости от Англии, которые не желали порывать со страной своего происхождения, не сопереживали фанатизму сектантов Новой Англии и их библейским толкованиям.

В Соединенных Штатах нет и никогда не было рабочей партии. Профсоюзы, какими бы влиятельными они ни были, аполитичны во всех смыслах этого понятия. Они не связаны ни с какой политической партией, и потому не могут восполнить этот пробел, сформулировав свою собственную социалистическую идеологию. Они продолжают бороться в замкнутом и ограниченном пространстве требований, которые никак не противостоят либерализму. В каком-то смысле они «постмодернистские» и всегда были таковыми.

Коммунитарные идеологии не могут заменить социалистическую идеологию рабочего класса, это относится даже к самым радикальным из них, например к идеологиям, выработанным в сообществе чернокожих. Коммунитаризм по определению вписывается в общий контекст расизма, с которым он борется внутри самого этого контекста, но не выходит за его пределы.

Характерное для исторического формирования американского общества сочетание — господствующая библейская идеология и отсутствие рабочей партии — в конечном итоге породило беспрецедентную ситуацию фактического наличия одной партии — партии капитала.

Оба сегмента этой единственной партии разделяют один и тот же фундаментальный либерализм. Оба они обращаются только к меньшинству — 40 процентам избирателей, — принимающему участие в данной ему ограниченной и неэффективной демократической жизни. Каждый из них имеет свою клиентуру в средних классах, так как массы трудящихся гораздо реже голосуют, и они адаптируют свой язык для этой клиентуры. Каждый из них кристаллизует в себе конгломерат отдельных капиталистических интересов («лобби») или «коммунитарных» сторонников.

Американская демократия представляет собой продвинутую модель того, что я называю демократией низкой интенсивности. Она основана на полном размежевании между управлением политической жизнью — основанной на практике многопартийной выборной демократии — и управлением экономической жизнью, которой руководят законы накопления капитала. Более того, это размежевание не может быть подвергнуто никакой радикальной критике, а наоборот, является частью так называемого согласованного мнения. Это размежевание уничтожает весь революционный потенциал демократической политики. Оно нейтрализует представительные институты (парламент и прочие), делая их бессильными перед диктатом рынка. Голосуйте за республиканцев, голосуйте за демократов — это не имеет никакого значения, если ваше будущее зависит не от вашего демократического выбора, а от неопределенностей рынка.

Ясно, что Европа не защищена от такого рода обедняющей тенденции. Вместе с переходом социалистических партий на позиции либерализма и кризисом в мире труда Европа уже достаточно глубоко вовлечена в эту тенденцию. Но она должна быть способной выйти из этого положения.

Американское государство находится исключительно на службе у экономики, иначе говоря, оно — верный слуга капитала и не озабочено никакими другими социальными интересами.