Взаперти - Николай Свечин

– Хоть так, – с горечью сказал статский советник. – Но продолжай. Я сижу и жду – чего?

– Сначала исследования начальства, но оно будет формальным. Затем открывается само следствие. Вас таскают на допросы, трясут свидетелей, сводят концы с концами, чтобы предъявить обвинение. Потом прокурор Судебной палаты получает следствие и опять посылает бумагу Макарову. Так, мол, и так, доказательства вины Лыкова собраны, дело можно передавать в суд. Прошу дать свое на это согласие.

– Даст, сукин сын. А потом? Я сажусь на скамью подсудимых?

Азвестопуло вскочил со стула, пробежался по тесному кабинету, сел на подоконник и исподлобья посмотрел на шефа:

– Потом, Алексей Николаевич, начнется самое страшное. Надо думать, как вас от каторги уберечь.

– Каторги? – Лыков тоже поднялся, нервно теребя лацканы сюртука. – За эту гниду? Я так и сказал Зуеву, хотя в душе не верил.

– Увы. Я пока бегал, нашел время заглянуть в Свод законов. Плохо дело…

– Тысяча четыреста восемьдесят четвертая? – догадался Алексей Николаевич и схватился за голову. – Дай вспомню… «Если от причиненного с обдуманным намерением или умыслом увечья, раны или иного повреждения здоровью последует смерть, то виновный в нанесении сего увечья, раны или повреждения здоровья умершего подвергается лишению всех прав состояния и ссылке в каторжную работу на время от восьми до десяти лет». Черт! Эх, черт!!! Каторжный червонец! За подлеца, которого я пальцем не тронул. Ну это уж чересчур!

Он стал бегать из угла в угол, взять себя в руки не получалось. Сергей подсказал с подоконника:

– Надо натягивать на вторую часть той же статьи. Вот, я стащил в градоначальстве незаметно.

И он продолжил цитату, уже не по памяти, как шеф, а читая по вырванной странице Уложения о наказаниях уголовных и исправительных:

– «Если увечья или раны, вследствие которых последовала смерть, были нанесены не с обдуманным заранее намерением, а в запальчивости или раздражении, но однако ж умышленно, то виновный в сем приговаривается к лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ, и к отдаче в исправительные арестантские отделения по второй степени статьи тридцать первой сего уложения».

– А в ней что? – наморщил лоб статский советник. – Ага. Исправительные работы на срок от трех до трех с половиной лет. Верно?

– Точно так, Алексей Николаевич. Все лучше, чем каторга!

Лыков наконец овладел собой. Он сел в кресло, скрестил руки на груди, закрыл глаза и посидел так минуту. Потом сложил кукиш и помахал им в воздухе:

– Или каторга на десятку, или три с половиной года арестантских рот. Выбор между плохим и очень плохим. А вот хрена с горчицей вам, ребята. Буду защищаться до последнего.

– Но как?

– Пока не знаю. Давай вместе думать. Мое спасение в том, чтобы сокамерники отказались на суде от своих показаний. Это единственный шанс. Значит, надо их к этому склонить.

– Но как? – повторил вопрос Азвестопуло. – Ни вас, ни меня не подпустят к ним до суда. А там уже поздно будет. Как мы убедим пятерых фартовых изменить показания? Подкупить? Ну разве что подкупить. Но для этого необходимо с ними встретиться, один на один, с каждым по очереди. Может быть, не раз и не два. Посулить деньги, уговорить, попробовать застращать. В нашем положении – невозможно.

– Встретиться с арестантами могут люди Филиппова, – возразил статский советник. – Если, конечно, захотят.

Чиновники Петербургской сыскной полиции вели дознания по уголовным делам и поэтому ежедневно посещали Дом предварительного заключения. Они допрашивали подследственных, в том числе и тех, кто дал показания на Лыкова. Ребята у Филиппова бывалые, знают Алексея Николаевича не один год. Если Владимир Гаврилович решит помочь коллеге, он сумеет сделать многое. Сыщики хорошо ладят с тюремной администрацией.

– Да, Филиппов был бы очень полезен, – кивнул Сергей. – Вы сами будете с ним разговаривать?

– Конечно сам. Но сперва надо дождаться начала следствия. В ПСП быстро о нем узнают. Однако…

Лыков опять вскочил и забегал по кабинету.

– Однако надо биться за полное оправдание, а не выбирать между каторгой и Литовским замком[35]. Ведь клянусь, я Вовке Держивморду даже щелбана не дал! За что тогда каторга? Не-е-т, не выйдет. Филиппов сможет разговорить эту сволочь. Посулю им денег, много, по тыще на каждого. Они таких сумм отродясь в руках не держали. Сломаю, подкуплю, запугаю, но заставлю сказать правду! Лишь бы Владимир Гаврилыч согласился помогать.

Азвестопуло поглядывал от окна и скептически кривился.

– Чего ты? – взял помощника за рукав статский советник. – Думаешь, он испугается Макарова?

– Все возможно. Однако другого способа добиться правды у нас нет. Леший! Неужели все так плохо?

– Не знаю. Тут нужен опытный законник, а ни ты, ни я ими не являемся. Займись этим вопросом, найди специалиста. Дворянства лишаться не хочется, а то ведь потом на государственную службу уже не возьмут. Ордена жалко терять, особенно Георгиевский крест. Эх, что за паскудство! Кому это я так дорогу перешел, что решили сыщика Лыкова из службы вычеркнуть? Как думаешь?

– Врагов у вас тьма, но такое придумать не каждому по силам. В большинстве своем они простые убивцы. Тут же вон как подгадали: пятеро свидетелей в голос, а главное – ваш разговор с министром накануне! Будто этот ваш враг в шкапе прятался и подслушивал. Таких совпадений не бывает. Оттого Макаров так и разъярился, и сразу поверил в вашу виновность. И отдал на расправу судейским. Очень странно все это. Очень.

Сыщики долго еще сидели и размышляли. Уже ночью Лыкову принесли приказ по МВД. Как и ожидалось, Макаров отстранял его от исправления служебных обязанностей на время предварительного следствия. С сохранением содержания четырнадцать рублей в месяц. Формулировка приказа звучала так: за превышение власти на допросе, результатом которого стала смерть человека. Министр назначил исследование обстоятельств дела, поручив его статскому советнику Виссарионову.

Для Лыкова наступили черные дни. Он сидел дома, лишенный каких-либо средств для защиты своего честного имени. Общаться с фигурантами дела нельзя, с надзором нельзя, писать прошения или обращения запрещено.

Уже на второй день изоляции он был вынужден отвечать на допросные пункты, которые ему направил Виссарионов. Сам вице-директор говорить с опальным чиновником не захотел, а прислал бумагу с восемью вопросами. Почти на все Лыков ответил «нет». Признав факт беседы с Вовкой, он заявил, что не бил подследственного. Тем не менее уже в тот же день Харлампий (такова была кличка карьериста в департаменте) отослал министру отчет об исследовании. Как и ожидалось, «исследователь» обнаружил в действиях сыщика явные признаки преступления должности и рекомендовал открыть предварительное следствие. Макаров немедля подписал отношение к прокурору Судебной палаты Корсаку. В нем он приводил выводы Виссарионова и заявлял, что не возражает против назначения предварительного следствия в отношении статского советника Лыкова.