Слова, которые ранят, слова, которые исцеляют. Как разумно и мудро подбирать слова - Иосиф Телушкин

Вспомните трагическую историю Татьяны Тарасоффой, студентки Калифорнийского университета в Беркли, убитой человеком по имени Просенджит Поддар из-за того, что та категорически отказала ему во взаимной любви. После ареста выяснилось, что Поддар поделился своим намерением убить Тарасоффу, по ее возвращении с летних каникул, с психологом Др. Лоренсом Муром. Он воспринял угрозу Поддара настолько серьезно, что поставил в известность полицию студенческого городка. Когда Поддара вызвали в полицию для беседы, то не стали задерживать, найдя его вполне вменяемым. Тогда начальник Мура, Др. Харвэй Повелсон, велел ему прекратить дальнейшие действия относительно этого вопроса, поэтому Мур так и не встретился с Тарасоффой, чтобы предупредить ее об опасности.

Не зная, что Поддар поведал своему психологу, семья Тарасоффых продолжала поддерживать теплые отношения с презренно отвергнутым ухажером. Поддар даже уговорил брата Тарасоффой жить с ним в одной комнате и таким образом мог узнать время ее возвращения с каникул, когда он и совершил убийство.

Родители Тарасоффой выиграли судебные дела против докторов Мура и Повелсона, а также Калифорнийского университета, выдвинув против них обвинение в сокрытии информации, составляющей угрозу для жизни. Большинство судей постановило, что конфиденциальность отношений врач—пациент должна соблюдаться, но при этом следует отходить от нее, если над невинным человеком нависает серьезная опасность.

Однако даже столь разумное решение вызвало гнев несогласного с ним судьи Вильяма Кларка, который заявил, что врач поступил как должно, не сообщив ничего Тарасоффым. Поскольку, учитывая принцип подчинения меньшинства большинству, заявил он, пациенты впредь будут опасаться, что информация, доверенная врачу, включая угрозы, может быть предана огласке, возникнут большие проблемы с лечением психически больных людей.[40]

Даже если не согласиться с предположением судьи Кларка, что лучше допустить смерть невинного человека, чем разрушить доверие пациентов, принцип большинства в случае дела Тарасоффых не дает ответа на вопрос: Как можно примирить нашу (и общества) потребность поделиться мыслями о чувствах с необходимостью защищать объекты этих чувств? Поскольку многие люди доверяют врачам свои фантазии о насилии по отношению к другим, то когда специалисту в области охраны психического здоровья следует оповещать об этих угрозах потенциальную жертву или полицию? Всегда? Вряд ли это можно назвать практичным или желательным. Вероятно, большинство из нас в какой-то момент восклицало: «Я бы его убил! Непременно убил!» Как правило, и слушателю, и говорящему ясно, что эта угроза не является серьезным намерением. Поэтому, если у врача есть веские основания полагать, что человек просто изливает свои чувства, то очевидно, что доверительность отношений врач-пациент не должна быть нарушена. Не налагает ли подобная установка непосильное бремя на врача, вынуждая каждый раз решать насколько серьезны угрожающие намерения пациента?

Возможно, наилучшее для врача решение поступать с подобными угрозами – воспринимать их как личные, то есть представлять, что угрозы относятся к нему или его близким. Если врача не бросает от угрозы в дрожь, то, вероятнее всего, хотя и не однозначно, это не столь существенно. С другой стороны, если врач начинает испытывать страх, воспринимая угрозу лично (зная, что скажет супруге и детям: «Если этот человек придет, не открывайте ему дверь».), ему следует счесть своим нравственным долгом оповестить о ней потенциальную жертву и соответствующие органы. Если личное восприятие угрозы позволяет врачу острее прочувствовать ее опасность, стоит этим пользоваться. Когда ошибка неизбежна, то пусть уж лучше она будет сделана в пользу спасения невинной жизни, чем сохранения неприкосновенности частной сферы потенциального убийцы.[41]

Существуют ли отличия в этике доверительных отношений духовник-прихожанин? Например в католицизме есть правило, запрещающее раскрывать тайну исповеди, даже если под угрозу ставится чья-то жизнь.

Не удивительно, что столь непреклонная позиция может привести к значительным нравственным затруднениям. В классическом фильме Альфреда Хичкока «Я исповедуюсь» человек кается перед священником в убийстве, а затем подбрасывает тому косвенные улики. И хотя священнику известна личность убийцы, он не считает себя вправе рассказать об этом полиции, несмотря на то, что сам стал главным подозреваемым, и то, что потом, в ходе досконального и подлого полицейского расследования, была разрушена репутация невинной женщины.[42]

Схожая дилемма легла в основу сюжета детективного романа отца Вильяма Кензла «Четки убийства», ставшего бестселлером. В нем серийный убийца признается священнику в своем преступлении и рассказывает ему о мотивах, побуждавших его.[43]В отличие от своего аналога из фильма «Я исповедуюсь», здесь священник не знает о личности исповедующегося. Но он также знает, что католические нормы запрещают ему сообщать об исповеди, или о ее деталях, в полицию, чтобы помочь им разыскать убийцу. После мучительных духовных исканий – мысль о смерти невинных людей не давала ему покоя – он решает: «Даже если ради сохранения тайны [исповеди] священнику придется пожертвовать своей жизнью, или иной безвинной жизнью, это все не стоит того, чтобы нарушить тайну».[44]