Школа строгого режима, или Любовь цвета юности - Наталья Штурм

– Их же посадят?! – закрыла рукой рот Аня.

– Скорее всего, вышлют за сто первый километр.

Аня задумалась, но ненадолго.

– Слушай, выбери мне там хорошего мальчика, ну, чтобы воспитанный был и родители покруче. Я за это выдвину твою кандидатуру в комсомол. На первом же собрании. Договорились? Тебе же надо вступать в комсомол?

Я вспомнила слова Соломона и неопределенно кивнула.

– Ну, ладно, давай, чего там… Лишним не будет.

Аня вытерла потные ладони о фартук и осторожно переспросила:

– Значит, договорились? Сейчас у нас математика, я посмотрю у себя в портфеле фотку и передам тебе. А ты уже покажешь ее мальчику, чтобы он подготовлен был к нашему знакомству. Ладно?

– Ну давай, что, мне жалко, что ли? Там ребят полно, есть даже очень скромные… пока не выпьют.

– Да ты что? – снова испугалась Аня.

– Да ладно, я пошутила, – улыбнулась я. – Давай свою фотку.

– Нет, я тебе на математике переправлю. Мне еще ее найти надо, у меня в портфеле ворох бумаг.

Мы сели за парты. Начался урок.

Сова отметила всех присутствующих и удостоила меня своим вниманием:

– И Шумская здесь?

– А как же! Вдруг вы заскучаете без меня? – ласково огрызнулась я.

– Да вот без тебя я точно скучать не буду. Что ты есть, что тебя нету. Пустое место на моем уроке. У тебя уже стоит три единицы – как исправлять собираешься?

– Спишу у кого-нибудь, а есть другие варианты?

Сова с ненавистью посмотрела на меня и не удостоила ответом.

– Пишите на доске тему урока: «Степень с рациональным показателем».

Я записала в тетрадь тему урока и, подперев голову рукой, начала рисовать портрет Эль Греко. У меня он хорошо получался. Благородный старец, с бородкой, как у нашего Соломона, мудрый взгляд из-под нависших косматых бровей…

– Шумская, иди к доске, расскажи нам, что ты знаешь о степенях…

Натуральное «западло» звать меня к доске, когда мы обе знаем, что это дохлый номер.

Я постояла у доски минут пять для вида. Потом стоять надоело, я присела на корточки, и класс заржал. Конечно, настоящее шоу во время урока. Все любили, когда меня вызывали на алгебре.

– Ну, долго еще паясничать будем? – с нескрываемым отвращением сказала Сова.

– А вы тоже паясничаете? – резонно спросила я.

Сова вытаращила на меня и без того круглые глаза.

– Ну вы же сказали во множественном числе – «паясничать будЕМ». Значит, по правилам грамматики вы говорили о нас с вами.

– Не умничай. Иди, садись на свое место, продолжай морды рисовать – это все, что ты можешь.

– Еще я могу паясничать, – пробурчала я себе под нос, садясь на место.

Но класс все равно расслышал и бурно ликовал по поводу нашей перебранки.

После урока на перемене мы стояли и болтали с Настей, обсуждая, как нам попасть в Америку для постановки ее бродвейского шоу.

Вдруг позади я услышала какую-то нервную возню. И обернулась. Ко мне стремительно приближалась Аня Сурова, возмущенно размахивая какой-то бумажкой. Одноклассники пытались ей что-то втолковать, но она двигалась прямо ко мне, как ледокол «Ленин».

– Это ты сделала?! – и, не дожидаясь ответа, ударила меня по щеке. Кинула на пол бумажку и убежала.

Это не была учебная пощечина. Поэтому я сильно обиделась. Сначала схватилась за лицо – и не потому, что так учили на сцендвижении, а потому, что реально хлестко. Тут же дернулась за ней отомстить, но меня сдержали Настя и подошедшие Викуся с Оксаной.

– Что это с ней? – удивилась Настя, поднимая бумажку с пола.

– Нашей идейной Ане не хватает витамина Е, – пошло съязвила Викуля и покрутила пальцем у виска.

Я взяла бумажку. Это была фотография Ани. Красивое правильное лицо, родинка под нижней губой, толстая коса, перекинутая через плечо.

А еще синие усы, нарисованные шариковой ручкой, рожки, пририсованные красным фломастером, и пенсне с разбитым стеклом, как у Коровьева из «Мастера и Маргариты».

– Кто это ее так разукрасил? – спросила я народ.

– Она подумала, что ты, – ответила Оксана.

– Я у доски пол-урока просидела, как вы все знаете. И фото это вижу впервые.

Дальнейший опрос свидетелей помог прояснить картину событий.

Аня, как мы и договаривались, отправила мне фотографию для знакомства. В этот момент Сова вызвала меня к доске, и фотка бесхозно блуждала по рядам. Кто-то пририсовал рога, лично сама Настя работала над пенсне – очень любила Булгакова. А усы – ну, для усов большого ума не надо, их мог кто угодно нарисовать.

– Ну а я-то здесь при чем? – возмутилась я.

Оказывается, когда уже разрисованное фото дошло до моей парты, Сова увидела издалека и прокомментировала: «Продолжай морды рисовать». Аня и решила, что это я напакостила. Эх, а я-то думала – Сова моего Эль Греко заценила…

– Ну ладно, пусть мне только попадется – порву! – Я грозно сжимала кулаки и метала из глаз молнии.

В течение следующего урока мой боевой настрой понемногу притух. Щека уже не болела, но я все равно была не отомщена. Драться уже не хотелось, и творческая фантазия подсказала мне другой вариант сатисфакции.

Следующая перемена была большая. Весь класс спустился в столовую, расположенную в полуподвальном помещении. Там, среди шатких столов и поломанных стульев, мы и предавались чревоугодию. Еда была скромная настолько, что есть ее было или противно, или она быстро кончалась.

В этот раз на столах нас ждали резиновая геркулесовая каша, к которой прилагался широкий кусок белого хлеба с сиротливым кусочком масла, и сладкое пойло с пенками, заменяющее кофе с молоком.

Народ был рад любой еде – лишь бы не учиться и повалять дурака.

Я спустилась вместе со всеми в столовую, взяла свою тарелку с холодной резиновой кашей, спокойно подошла к жующей Ане и перевернула ей тарелку на голову.

Каша благодарно впилась в густые волосы, и тарелка прилипла к голове как «таблетка» – модная круглая шляпка. Их еще с вуалью носили или с перьями.

Комсорг класса выглядела очень забавно. Она даже двумя рука не могла отодрать советскую добротную кашу от своих волос. Наконец общими усилиями тарелку оторвали, и Аня бросилась ко мне драться. Она схватила лежавший на полу сломанный стул и понеслась на меня с диким криком: «Убью!»

Я успела увернуться, и три металлические ножки вонзились в стену.

– Ой, боюсь, боюсь! – подбадривала я взбесившуюся комсоргиню.

Она схватила другой сломанный стул и продолжила за мной гоняться.