Сестра моя Боль - Наталия Ломовская

Семенец первое время квартиранта, скажем так, дичился. Он редко выходил из своей дальней комнаты, когда Руслан бывал дома, – быть может, проявляя своеобразную деликатность, не желая его стеснять. При случайных столкновениях в холле он подчеркнуто вежливо раскланивался, но первое же приготовленное Русланом блюдо – плов – пробил брешь в бастионе. Питался Василий Семенович кое-как, в его раритетном холодильнике было пустовато, лежала только подозрительно розовая колбаса и условные салатики из ближайшей кулинарии. Убедившись в том, что кушанье удалось, Руслан накрыл стол и пригласил полковника:

– Василий Семенович! Кушать подано! Не откажитесь, так сказать, разделить трапезу…

– Я, собственно, уж обедал, – промямлил хозяин, однако присел к столу и стал есть с завидным аппетитом. – А что же мы… по рюмочке? Плов требует.

– Не отказался бы, но…

– У меня есть на донышке, – оповестил полковник, удалился в свою комнату и принес бутылку «Перцовки». Выпили. Василий Семенович ел плов красиво, с большим удовольствием. Утолив первый голод, налили по второй, и тут полковник пустился в воспоминания:

– Был я как-то командирован по служебным делам в Самарканд, и там в течение нескольких лет съел этого плова невероятное количество. Не в обиду вам, друг дорогой, скажу, плов тот был не чета вашему…

– Да я и не претендую. Проба пера, так сказать…

– Вот-вот, вы меня понимаете, и не обидитесь на старика. У вас все правильно приготовлено, и баранинка и барбарис, и чесночка в меру. Но тот, видите ли, благоухал, что ли, по-особенному, или я тогда был моложе и обонял лучше… И полагалось там плов есть руками, иначе хозяин обидится на тебя.

– Не оттого ли он таким вкусным был?

– Может, и по этой причине. Этакий бай в ватном халате – а жара-то под пятьдесят в тени! а этих халатов на нем штук пять наверчено! – жрет плов, а руки об халат вытирает, об грудь. С временем халат на груди начинает лосниться и блестеть, а баю того и надобно. Он его не стирает, ни-ни, очень им гордится. Вот, мол, каждый день жирный плов ем! И вот раз случился со мной забавный анекдот… Давайте выпьем, и я расскажу…

Налили еще по одной, выпили, и полковник пустился в воспоминания.

Руслан и его хозяин подружились. В сущности, они оба были одиноки. Руслан не знал отца, Семенычу его жена не родила детей. И потом, квартирант соглашался слушать его рассказы, которых у старика был неиссякаемый запас. И выпивал с ним порой – полковнику иной раз хотелось выпить, а без компании он не мог, точнее, мог, но удовольствия большого не было. На Василия Семеновича алкоголь почти не действовал. Старик просто становился чуть более словоохотлив, а его истории – чуть более невероятными. Пили всегда перцовую настойку, которую он сам и изготавливал, покупая по знакомству в аптеке медицинский спирт, выбирая на рынке особой жгучести перчики, красные, как бы лакированные…

– Вам бы, Василий Семеныч, книгу написать, – говорил ему Руслан.

– Глупости, – отмахивался полковник. – Это тебе кажется, – не спорь! – что все мои байки суть только байки, игра стариковского ума с посвящением господину Альцгеймеру… А это правда, самая настоящая, хотя и невероятная правда, вернее, даже не вся правда, а лишь часть ее. Случись же тебе узнать мою правду целиком, ты бы, быть может, сошел с ума, прежде чем умереть…

– А от чего бы такого я умер, полковник? – дурачился Обухов.

– От несварения мозгов, друг дорогой, – охотно отвечал Василий Семенович. – Так вот, все, что я тебе рассказываю, – пусть не вполне святая, но самая истинная правда. Мне бы даже не стоило так болтать, я ведь тебе государственные тайны выбалтываю! Большим числом, правда, тайны эти сданы в архив навечно, но ты все же помалкивай, не повторяй нигде моей чепухи, а то чем черт не шутит… Помалкивай да мотай на ус, а я тебе свою хибарку откажу за то, что уважил меня на старости…

– Бросьте вы эти разговоры, Василий Семенович, живите сто лет, – отвечал ему Руслан. – У меня, кроме вас, никого нет.

Он говорил вполне искренне, хотя прекрасно помнил, что в Верхневолжске у него живут мать и сестра. Порой звонил им – просто так. Порой звонила мать. Иногда она попадала на полковника, и тот звал Руслана к телефону с едва ли не испуганным лицом – вот насколько человек женщин не терпел! Как-то в телефонном разговоре Руслан спросил у матери напоследок, ходит ли еще трамвай под окнами дома? Она сухо ответила, что этот маршрут давно отменили. Обухов понял, что она ждала от сына каких-то иных слов, быть может, надеялась, что он пригласит ее в гости, но Руслан не мог и не хотел этого делать. Слишком был памятен ее первый и единственный визит.

С Лялькой они, кстати, тогда расстались. Поводом стала пустячная размолвка. Но вновь встретились через год, уже когда Руслан квартировал у полковника.

Она совсем не изменилась, была все такой же легкомысленной и нежной, и Руслан не устоял. Чтобы закрепить примирение, он предложил ей прокатиться вместе в Грецию. Как оказалось, зря и еще раз зря. С самого начала все не заладилось. Во-первых, Лялька сочла необходимым принять образ девицы избалованной и пресыщенной и все припоминала Гоа, куда ее якобы прошлым летом возил один знакомый. Эта наивная ложь почему-то очень действовала Обухову на нервы, а заглянув при случае в Лялькин паспорт, он обнаружил и еще пару случаев так называемого вранья. Лет ей было не двадцать три, как она утверждала, а поболе, да и коренной москвичкой Ляля не могла считаться – родилась она в Челябинске. И Обухов мог бы простить ей эту мишурную ложь, если бы не ее надменный вид, не манера скучающе осматривать накрытый к завтраку стол, не брезгливая улыбочка, которой она встречала незамысловатые шуточки аниматора. А ведь Лялька могла быть очень милой, если хотела, они могли бы вместе плескаться в море, радоваться греческой кухне и любить друг друга под крупными южными звездами…

Недаром говорится – дурака и в алтаре бьют. Неправильную Ляля выбрала тактику, переморозила, испортила отдых и себе, и Обухову, поэтому он был только рад вернуться домой. Представлялось ему уютное одиночество – оставалась еще неделя отпуска; затянутое облаками московское небо, прохладный пол в квартире, холостяцкие ужины и неспешные беседы с полковником… Но как только он включил мобильный, тот взорвался нервной трелью, и сразу стало ясно – что-то случилось.

– Сестра твоя звонила, – сказал Василий Семенович – раньше у него не было такой одышки! – Говорит, матушка ваша вчера скончалась. Я…

– Еду, – сказал Руслан, но дорога показалась ему очень долгой, а совсем скоро день превратился в ночь.

Что ему было делать? На похороны он все равно опоздал. Даже если бы сразу бросился в аэропорт… Как бы он поехал туда? В выгоревших джинсовых шортах, с полной сумкой попугайской расцветки футболок, раковин, песка, солнца?.. Все равно, уже было поздно, а день клонится к вечеру. Вдруг Обухов вспомнил, как плакала мать, когда у него заночевала Лялька. Быть может, то была не просто ревность? Вдруг она непостижимым чутьем дозналась, что в смертный ее час сын будет рядом не с ней, а с той же Лялькой!