Хозяйка большого дома - Карина Демина

В коридоре накатило. Резко, как бывало, когда тварь вдруг разворачивала хлысты побегов, лишая возможности не то что двигаться – дышать.

А он все равно дышал.

Стоял, упираясь в треклятую стену руками, которые мелко подрагивали.

Глотал слюну.

Радовался, что Дайны нет. Полезла бы со всхлипами, с суетливым своим сочувствием, от которого только хуже. Нат вот знает, что когда накатывает, не надо Райдо трогать.

Он справится.

И сейчас тоже. Уже справляется. Еще мгновение и стену отпустит… и уйдет. До следующей двери всего-то пара шагов. А там до столовой, которая его раздражает, поскольку слишком большая для одного.

Но яичницу подадут туда.

И Райдо съест ее, хотя есть больше не хочется, а хочется лечь, свернуться клубочком и, вцепившись в собственные руки, завыть. И надраться, конечно. Он сегодня почти и не пил, потому что пить при детях нельзя. А малышка не спала, смотрела… нехорошо пить при детях…

…альва ее забрала.

…не уйдет из дома, если в голове хоть капля мозгов осталась…

…на улице дождь, а с утра и заморозки были, и значит, скоро похолодает, а там и снег, и зима… куда ей идти зимой? Леса спят…

Райдо, если бы мог, рассмеялся бы. Надо же, сам едва-едва на ногах держится, а туда же, про альву. Она небось, будь такая возможность, убила бы. И к лучшему, глядишь, не было бы так больно.

Приступ закончился резко. Боль не исчезла, откатилась, позволяя нормально дышать, и слюну утереть, и увидеть, что слюна эта – красная, а значит, до легких добралась треклятая лоза. И уже недолго ждать. Неделя? Две?

Если заморозки, то уснет…

…хорошо бы до весны дотянуть, увидеть, как расцветают яблони… говорили же, что это охрысенно красиво…

Дурак.

Как жил дураком, так и помрет. Яблонь ему не хватает. Главное, чтобы вискаря хватило. С вискарем Райдо долго продержится. С вискарем он не то что весну, последний день мира встретит.

Он почти уже ушел, когда раздался скрипучий голос кухарки:

– Ну что, Дайночка, получила по носу?

– А ты и рада…

Подслушивать Райдо не собирался, это некрасиво… но интересно. А в его жизни не так уж много развлечений.

– Больно много ты на себя взяла. – Кухарка говорила с обычным своим раздражением, и Райдо вдруг подумалось, что женщина эта, наверное, глубоко несчастна, поскольку во все те редкие встречи, которые все же случались с ней, она неизменно пребывала в этом самом раздражении.

– Что, скажешь, не по праву?

– Ну-ну…

– Посуди сама, он долго не протянет… и что будет с усадьбой?

Кухарка ничего не ответила, должно быть, ей было совершенно плевать на усадьбу.

– Отойдет роду, верно? А мы куда? Вот ты…

– Я себе всегда работу найду.

– А я?

– И ты, если работать начнешь. Дом запустила…

– Я не горничная!

– Да неужто? Небось при старой леди камины драила, а теперь…

– А теперь, – голос Дайны сделался низким, шипящим, – все изменилось! Где теперь эта леди?

И верно, где? Альва знает, но не скажет пока, быть может, позже, когда она поверит, что в доме вновь безопасно. Если когда-нибудь поверит.

– Вот то-то же… нашлась и на нее управа…

– Злая ты, Дайна…

– А ты добрая, стало быть? Небось от великой доброты тут подвизалась…

– Осторожней, Дайна… – Кухарка произнесла это почти шепотом, но Райдо расслышал. – Я хоть и на кухне была, но многое слышала… видела еще больше…

– Слышала, видела, но ты же никому не расскажешь, верно, Мария? Ты женщина разумная… осторожная…

– Я-то не расскажу. – Теперь раздражение сделалось ощутимым, и скребущий нервозный звук лишь подчеркивал его. Кухарка, которую разговор изрядно взволновал, остервенело драла несчастную сковороду. – Но это я… а она, думаешь, станет молчать?

Тихо стало. И тишина эта была опасной, с запахом дыма и близкой беды.

– Не твоего ума дело, – резко сказала Дайна. – С ней я как-нибудь разберусь… яичницу готовь, а то ж… уволит.

– Кого из нас?

Ответа на этот вопрос Райдо дожидаться не стал.

Коридор, еще недавно казавшийся невероятно длинным, он преодолел быстро, а по лестнице поднялся еще быстрей. В столовую вошел быстрым шагом.

Сел. Руки на подлокотники кресла положил. Откинулся, упираясь затылком в высокую спинку стула. Стулья доставили из отцовской усадьбы по матушкиному почину. И стол оттуда же, длинный, дубовый, за который с полсотни гостей усадить можно, если не сотню. Но гости благоразумно держались в стороне от поместья, и Райдо, сидя во главе этого стола, чувствовал себя нелепо.

– Нат! – Он был уверен, что Нат где-то поблизости.

Мальчишка никогда не отходил далеко, верно опасаясь, что без его заботы Райдо до срока преставится.

– Нат, чтоб тебя… сюда иди… завтракать будем.

– Я не голоден.

– А мне плевать. – Райдо вытянул ноги, чувствуя, что еще немного – и сползет с кресла. – Завтрак по расписанию быть должен. Р-развели бар-рдак…

Нат ничего не ответил, но послушно занял место за столом.

– Руки мыл?

– Мыл.

– А шею?

– И шею мыл. – Нат покосился недоверчиво, переспросив: – А что?

– А ничего. Может, меня вид грязной шеи аппетита лишает…

Аппетита лишала тварь, которая затихла, позволяя Райдо поверить, что, быть может, нынешняя пауза продлится хоть сколько-нибудь долго.

– Нат… – Пытаясь отвлечься от саднящей боли в легких, Райдо погладил столешницу. – У меня к тебе просьба будет…

– Козу найти?

– Коза – это не просьба, а приказ… нашел?

Нат кивнул.

Хороший парнишка. И что с ним будет, когда Райдо издохнет? Надо будет младшенькому отписать, пусть к себе возьмет. Нат, конечно, молодой, но сообразительный. В армии ему делать нечего, он армии и так нахлебался по самое не могу, а полицейское управление – дело иное.

Та же служба, но спокойней.

– А вот просьба… – Райдо поскреб подбородок. – Если откажешься, я пойму… настаивать не буду…

Нат в полицию не захочет, в войска рвется, не понимая, что без поддержки рода всю жизнь и останется чьим-нибудь ординарцем. Будет до седых волос сапоги чистить и коз искать…

Ничего, в предсмертной просьбе не откажет.

Или клятву взять? К клятвам щенок очень серьезно относится. Исполнит. А там, глядишь, и поймет…