Возмездие Эдварда Финнигана - Берге Хелльстрем

Она улыбнулась: пусть я и новенькая, но не у тебя на побегушках, я охотно это сделаю, но сама решу когда. Свен улыбнулся в ответ, конечно, тебе решать, я и сам так же поступал.

Тюремный врач оказался молодым, не старше тридцати, Свен увидел, как он тихо приближается по длинному коридору, и подумал: вот так всегда — молодые, едва сдавшие экзамены, приходят работать в тюрьму, хоть место и незавидное, но надо же где-то начинать, набираться опыта. Шварц уставился в пол, что-то неслышно бормоча, врач уверенно поднял его руку и взял анализ крови на ДНК. Страх в тесной камере словно улегся, Шварца перестало трясти, и дышал он уже не так тяжело, но вдруг вскочил и снова закричал, корчась в судорогах:

— Not again![11]

Он указал на руки врача, на клизму со стесолидом, сейчас его введут ему в задний проход.

— Not again!

Молоденький тюремный врач, взявший анализ крови, за которым и пришел, просто попытался в завершение своего визита дать пациенту успокоительное. Теперь он посмотрел на охранника, сидевшего в камере, потом на Свена и Хермансон, покачал головой, развел руками и убрал тюбик с молочно-белым содержимым назад в сумку.

Кто-то дал мне лекарство. Кто-то положил меня в мешок. Кто-то давал мне кислород, один вдох раз в две минуты.

Джон Шварц сидел согнувшись на койке в открытой камере. Он больше не кричал и не шевелился.

Свен Сундквист и Хермансон не уходили, пока Шварц не сел, кажется, паника улеглась, по крайней мере на какое-то время. Они подождали еще несколько минут, Свен ответил на звонок Эверта Гренса, тот хотел, чтобы они оба присутствовали при обыске, который примерно через час проведут в квартире Шварца, — рутинная процедура, чтобы подтвердить те сведения, которые может дать экспертиза одежды и ботинок. Все же подозреваемый сбежал с места драки, так что его признания и показаний нескольких свидетелей может оказаться недостаточно для того, чтобы судья принял решение о взятии Шварца под стражу.

Бросив последний взгляд на мужчину, который теперь смирно сидел в камере, они ушли, спустились вниз на лифте и зашагали к своим кабинетам.

— Это так всегда?

— Ты про Шварца?

— Да.

Свен порылся в воспоминаниях почти двадцати лет полицейской службы.

— Нет. Некоторые как-то сжимаются, когда оказываются в камере. Но чтобы подобное… Нет. Пожалуй, такой отчаянной реакции я никогда не видел.

Они двинулись дальше, набрали код на двери, отделявшей один коридор от другого, они шли медленно и пытались понять, что же в прошлом Шварца могло вызвать подобную панику, какое событие в прежней жизни могло повлиять настолько сильно и вызвать такой страх замкнутого пространства?

— Мой сын.

Свен произнес это, повернувшись к Хермансон.

— Его зовут Юнас. Ему семь, скоро будет восемь. Приемный. Первые годы мы с Анитой не понимали, точнее, первые два года — он был почти как Шварц сейчас.

Они почти пришли, поэтому замедлили шаги, хотели успеть завершить разговор.

— Он так же вот кричал. В панике. Если мы его слишком крепко держали, если слишком долго обнимали, если ему было тесно и трудно двигаться. Мы тогда переговорили со всеми, с кем только могли. Но так до сих пор ничего и не узнали. Его пеленали в детском доме в Пномпене. Там так было принято. Туго заматывать в пеленку все тело целиком.

Они прошли мимо ксерокса и остановились у двери Свена.

— Не знаю. Но что-то в этом Шварце есть знакомое.

Он посмотрел на Хермансон.

— Я уверен. Он уже сидел в тюрьме.

Мариана Хермансон спала беспокойно. Звук, напоминавший те крики, которые Джон Шварц издавал накануне в длинном коридоре следственной тюрьмы, будил ее как минимум дважды. Она не знала, был ли это ее собственный голос, или это кто-то прошел под окном ее спальни, а может, ничего и вовсе не было, может, ей все приснилось, просто сбой уставшего мозга.

Ей было двадцать пять лет, уже полтора месяца она жила в квартире, которую снимала вподнаем в западной части Кунгсхольмена. Квартира была дорогая и вся заставлена стульями хозяина-краснодеревщика, производившего их в собственной мастерской. Но возможность жить в Стокгольме, с его вечными квартирными очередями, да еще почти в двух шагах от полицейского управления, отчасти примиряла с бессмысленной тратой лишних тысяч крон.

Было все еще прохладно, когда Мариана заперла за собой дверь квартиры в многоэтажке у северного конца улицы Вестербрун и через парк Роламбсхов направилась к пешеходной дорожке Норр-Мэларстранд, идущей вдоль берега. Десять минут по парку, где пахнет водой, до того, как снова ступить на асфальт.

Мариана никак не могла отделаться от того ночного звука, который не давал ей уснуть.

Ей казалось, что она все еще в камере предварительного заключения, возле незапертой двери, и перед ней — дрожащий человек, трясущийся на койке, пытающийся спрятаться от тех, кто стоит рядом, и тех, кто держится поодаль.

Этот ужас был так силен, что справиться с ним никак не удавалось, он был словно тяжелая инфекция — раз заразившись, трудно от нее избавиться.

Мариана вдыхала воздух, почти физически ощущая его чистоту, она дышала полной грудью и смотрела на воду, следила за удаляющимся кораблем, который вдруг пропал из виду среди белоснежных деревьев на берегу Лонгхолмского канала.

Она начала привыкать к столице. Ненормальных тут было побольше, автомобильные пробки длиннее, а чувство, что она лишь случайно оказалась здесь, по-прежнему оставалось все таким же явственным, но все же с каждым днем ей все легче удавалось не подпускать к себе ощущение одиночества. Дни были заняты делами, вечера тоже, но так и надо, пока душа наконец не обживется в этом городе. Мариане нравилось старое здание полицейского управления в Крунуберге. Гренс был такой, какой есть: деятельный и шумный, хотя в глазах его затаилась какая-то печаль. Свена она начинала понимать все лучше, то, что она поначалу приняла за стеснительность, было на самом деле осмотрительностью, он был умным и доброжелательным — такому мужчине можно доверять; Мариана так и видела его с женой и приемным сынишкой за столом на кухне их таунхауса в Густавсберге.

Вот она и добралась, стряхнула снег с сапог, постучав ногами о стенку, и вошла — дверь налево, лестница наверх — в технический отдел. Старый криминалист, Нильс Кранц, наверняка из тех, кто начинал обычным полицейским, а потом выучился без отрыва от службы, пообещал, что паспорт Шварца утром уже можно будет забрать. Потом, как обычно, вздохнул, взял документ, ушел к своему столу и, не глядя больше на Хермансон, принялся листать его.

Теперь, когда она открыла дверь, Кранц уже был на месте.

На лбу очки для чтения, волосы, как всегда, нечесаные.